«Я на съемках влюбляюсь обязательно! Переживаю красивейшие романы, с кучей эмоций, разбитых сердец, расцарапанных рук, коленей… Но такие истории не имеют продолжения. Ну, пофантазируешь немного на тему: как бы нам с тобой хорошо-то было бы. Эх, жалко, мол... И все, и поехала домой в объятия к своему близкому человеку», — говорит актриса Юлия Хлынина.
— Юля, мы все недавно смотрели «Таинственную страсть», где вы сыграли Мирру, жену Ваксона. А вам в ваши 25 лет таинственная страсть знакома? Сильную, безумную любовь доводилось испытать?
— Да, первая моя безумная любовь случилась еще в песочнице! Вот представьте: мне пять лет, бабушка сидит с книжкой на скамейке, я сижу в песочнице, леплю куличики. И вдруг приходит невозможно красивый семилетний парень. Он нагло берет мою лопатку и начинает с ней играть. В тот момент я почувствовала, что передо мной настоящий мужчина, он знает, что ему нужно, он дерзкий и бесстрашный! (Смеется.) Я была влюблена в него по уши года два точно, потом его семья переехала.
— Нет, детская любовь не считается. А настоящая первая любовь когда случилась?
— Я училась в восьмом классе, он в десятом. Парень с черными кудрями, кстати, очень по типажу похожий на того мальчика из песочницы. Мне казалось, у него самая потрясающая фамилия — Романов. Я думала: как это романтично! Связь с царской семьей! Примеряла на себя фамилию — Юлия Романова, императрицей себя ощущала! (Смеется.) Он был безумно красивый и немного бунтарь. Все мальчики носили форму: белую рубашку и черный галстук, а у него была салатовая или оранжевая рубашка и темно-зеленый или бордовый галстук. Он был ярким пятном в толпе. Я дала ему прозвище Красавчик. В итоге он узнал, что им интересуется какая-то мелкая, симпатичная девчонка. А у меня на компьютере только что появился чат, и в друзьях — три человека. И тут вдруг добавляется в друзья четвертый...
Тот самый. Помню, у меня был очень смешной ник: «голубь смерти» по-английски. Меня в переходном возрасте тянуло на готические темы. Причем pigeon («голубь») для тех, кто не очень хорошо знает язык, звучит как «пингвин». И вот этому «пингвину смерти» мой избранник написал: «Ну, привет. Я тебя в школе видел, ты симпатичная». Я эту историю в своей голове выстраивала уже не один раз, и тут мечты сбылись! Вообще, мне везет, у меня все мечты сбываются. И вот мы с самым красивым парнем в школе идем гулять, целуемся. Романтика! Правда, потом он окончил 11-й класс и, естественно, ему стало интереснее со студентками своего вуза, чем с малолеткой. И тем не менее это была моя победа, галочку я смело могла поставить: я гуляла с Красавчиком!
— Юля, вы говорите, у вас был странный ник — что-то из жизни трудных подростков. А сейчас на ТНТ стартовал второй сезон сериала «Закон каменных джунглей» с вашим участием — о подростковых проблемах. Выходит, что-то подобное и вы переживали в школьном возрасте?
— Не настолько, как в сериале, но и у меня взросление проходило тяжело. Сколько себя помню, мама звонила моей крестной и на вопрос: «Как там Юля?» — громко отвечала: «Ой, у нас опять переходный возраст». И повторялось это раз за разом. А потом у меня реально начался переходный возраст, тут уж я маме дала «ответочку». Меня потянуло к темным, драматическим историям. Я слушала тяжелый рок, интересовалась готикой, философией, читала Шопенгауэра, Ницше. В 15 лет мне казалось, что я понимаю все, что они пишут, и вообще была с философами на короткой ноге. Конечно, мне хотелось экспериментировать над внешним видом. У меня есть две лучшие подруги. Еще школьницами мы пошли в салон и сделали татуировки — набили на ногах наши инициалы: J — это Юлия, А — Алина, S — Cаша. По сей день так и ходим с JAS, выбитым на щиколотке. Но это все-таки незначительное бунтарство по сравнению с тем, что переживают герои сериала «Закон каменных джунглей». Они скорее выживают.
— А как мама отнеслась к татуировке?
— Привыкла. (Смеется.) Я все время фокусы выкидывала. Из каждого детского лагеря возвращалась с новым пирсингом. Мне было лет двенадцать, когда одна из старших девочек в лагере предложила: «Ну че, хочешь, уши проколем?» Вообще-то мама всю жизнь учила меня заботиться о гигиене, и я понимала, что это опасно. Но спасовать было невозможно, и я согласилась. Та девочка дала мне в зубы яблоко, отколола от майки английскую булавку, оттянула мне ухо и начала колоть: раз, два, три, четыре, пять. Последний прокол сделала в верхний хрящ. Это было очень модно.
Затем вытащила из своего уха какие-то безделушки, которые обычно продаются в уличных сувенирных лавках, и повтыкала в мои уши. Естественно, потом все это заболело, загноилось, особенно проткнутый хрящ. Но это не разочаровало меня в идее пирсингов. И в 14 лет я проколола пупок. На это нужны были деньги. Я разбила копилку, которую подарила мне бабушка. У нас так было принято: бабушка бросает в копилку мелочь, а потом, когда наполнится, дарит мне. В копилке оказалось в общей сложности 700 рублей — монетками. Я ссыпала их в полиэтиленовый кулек, как будто ограбила какой-то детский банк, и пошла менять.
Захожу в банк с мешком денег, трясущимися руками подаю их в кассу и слышу: «Девочка, мы ничего не размениваем». Я, разочарованная, пошла в магазин купить воды и вдруг слышу в очереди: «Люд, у тебя есть мелочь? Мне сдачу давать нечем». И я поняла, что это судьба, знак свыше! Поменяла монеты на купюры, пошла в подпольный, жуткий салон — это был просто мрак. Говорю: «Простите, а наркоз будет?» Но работница только ухмыльнулась: «Какой наркоз?» — задрала мне майку, оттянула кожу и проткнула живот…
Конечно, потом я волновалась, переживала, что, может быть, мне занесли инфекцию. Каждый вечер закрывалась в комнате и, как послушная девочка, обрабатывала рану. Естественно, мое ежевечернее уединение вызвало у мамы тревогу, а сказать о пирсинге я не могла, это была большая тайна, я знала, что она будет ругаться! Мама была уверена, что в закрытой комнате я занимаюсь чем-то ужасным! В итоге, когда обстановка накалилась до предела, я решилась: «Ладно, мама, о’кей, я просто проколола пупок». И мама сказала: «Слава богу! Я уж думала, ты наркоманка». (Смеется.) Вывод: иногда родители могут думать о своих детях хуже, представлять ситуацию критичнее, чем она есть на самом деле. И кстати, мама с раннего детства уважала меня и мои решения — я это чувствовала. Это важно. Давала мне большую меру свободы при внешней строгости. Она же все-таки педагог, школьная учительница.
— Кстати, как девочка из обычной семьи, где мама — учитель, папа — пожарный, вдруг оказалась в театральном вузе?
— Единственный человек в семье, имевший хоть какие-то склонности к актерской профессии, был мой дед, мамин папа: после школы он год проучился в цирковом училище. Я его и не помню, он ушел из жизни, когда я была младенцем. Но мне рассказывали, что он был душой любой компании, играл на гитаре, ходил в походы… Ну а я в детстве мечтала быть продавщицей на рынке, в палатке игрушек — там, где много Барби. И даже не знаю, что меня привлекало больше: что вокруг игрушки или что продавцы все время общаются. И в целом все так и сложилось в моей взрослой жизни: в кино и в театре много разных игрушек, и я постоянно общаюсь. (Смеется.) Ну а на актерский путь меня невольно вывела мама. В конце 90-х учителям пришлось очень непросто, денег у нас в семье не было вообще — мама же после развода с папой осталась одна. И вот она стала искать другую работу, в результате попала в продюсерский центр.
Как-то раз они организовывали фестиваль «Киноежик» в детском лагере. Мне было девять лет, и мама смогла отправить меня туда со скидкой. Кстати, лагерь до сих пор существует. В этом году я приезжала туда — как наглядный пример того, что детские мечты сбываются... В лагере детей обучают профессиональные педагоги, связанные с миром кино. И мне предложили несколько направлений киноиндустрии, я выбрала профессию «гример». Многие девочки пошли в гримеры, а мальчики — в каскадеры. И лишь какие-то странные, сумасшедшие и эгоцентричные люди записались в артисты.
Один раз мы с подружками прогуляли занятие, отправились в лес. Видим — на берегу мужчина и женщина с камерой. И они меня попросили: «Девочка, встань сюда. Нам нужно кого-то снять». Я сделала все, что просили. Через несколько дней нас повели купаться на озеро, и опять этот дядя с камерой подходит: «Слушай, а теперь сделай вид, будто ты плывешь». И я там пузом по дну ползала, изображая, что уплываю вдаль. Потому что в действительности не умею плавать. А в конце фестиваля было награждение, и мне дали приз за лучшую женскую роль. Я была в шоке! Но педагоги по актерскому мастерству подошли к маме и сказали, что девочка талантливая. Поэтому на следующий год я пошла в театральный кружок.
— И тут уже вы решили стать актрисой?
— Нет, я недолго в театральном кружке прозанималась. В 13 лет меня перевели в хорошую школу. У нас было сильное внеклассное обучение, мы сами оставались на дополнительные занятия. Я либо кристаллы выращивала, либо ехала в театр... И когда я уже забыла про сцену, в школе решили поставить спектакль по Островскому — «Грозу». Я вызвалась распределять роли. Я же в театральном кружке занималась, опытный человек. Назначила Кулигина, Кудряша… На роль Катерины предложила себя. Говорю: «Претензий нет?» Я предполагала, что все скажут «нет». Но кто-то из одноклассниц потянул руку.
К конкуренции я была не готова, но предложила проголосовать и, видимо, так глянула на всех, что они бы, может, и хотели, чтобы была другая Катерина, но не рискнули и выбрали меня. Спектакль всем понравился. Помню, я спускаюсь в зал и слышу, как кто-то из параллельного класса говорит: «Блин, как круто! Как ты хорошо сыграла!» Тогда я вновь захотела быть актрисой. Причем мама сказала: «Жалко, что ты такие мозги губишь...» А сейчас я «закольцевала» историю — играю в «Грозе» в постановке Евгения Марчелли в Театре Наций, но уже Варвару.
— Мамины переживания понятны. Вы же были отличницей?
— Да, а в девятом классе особенно любила химию. Вообще, я не очень понимала, как можно не учиться. От тебя не требуют сверхъестественного, ты не формулируешь теорему, не открываешь новые земли. Нужно просто усвоить и воспроизвести информацию. В начале 11-го класса классный руководитель сказала: «Юль, сходи, пожалуйста, на олимпиаду по биологии. Ты единственная, кто читал учебник». И я, особенно не интересуясь биологией, пошла на Ломоносовский турнир и заняла второе место. Еще написала олимпиаду по математике в МИФИ — что приравнивалось к 100 баллам по математике на ЕГЭ. ЕГЭ по русскому я сдавала со всеми, но набрала 96 баллов.
Итого у меня было 296 из 300 возможных, а это гарантированное поступление, допустим, на биофак МГУ. Но под конец 11-го класса я позвонила в театральный кружок, в котором когда-то занималась, и спросила, есть ли какой-нибудь педагог, который поможет подобрать программу для поступления в театральный. Мне порекомендовали преподавателя сценической речи ГИТИСа. Она дала мне учить кусочек прозы из «Алых парусов» Александра Грина. Правда, сказала: «О боже, у тебя кривые ноги. С такими ногами не берут в театральный вуз».
— И тем не менее вы поступили? С какого раза?
— Оказалось, что кривые ноги совсем не помеха для того, чтобы заниматься этой профессией. А вот если бы я с первого раза не поступила, я бы больше пробовать не стала. Это стресс: многочасовые очереди, все на нервах. Я помню, мы все время бегали из ГИТИСа в Школу-студию МХАТ: поступали в несколько институтов. В итоге меня брали и туда и туда. Я посоветовалась с мамой, куда пойти: с одной стороны, в ГИТИСе факультет сильный и интересный — актерско-режиссерский, а с другой стороны, в Школе-студии курс набирает Константин Райкин. Мама говорит: «Иди, конечно, к Райкину». Следуя такой простой логике, я попала к Константину Аркадьевичу, чему очень рада. Он лучший мастер, педагог, воспитывающий настоящих бойцов. Меня ночью разбуди, я сыграю, расплачусь, рассмеюсь и станцую на ушах. Все благодаря ему.
— И никто из преподавателей больше не сомневался, что вы годитесь для этой профессии?
— Нет, никогда. Правда, не со всеми у меня был полноценный и искренний контакт. Так, например, жена Райкина — Елена Ивановна Бутенко (она у нас тоже преподавала) — достаточно холодно ко мне относилась, хотя в конце обучения я играла в ее спектакле и мы были вынуждены искать общий язык. Женщинам-педагогам больше импонирует талант мальчиков по простой фрейдистской логике. Елена Ивановна не была увлечена моей персоной, моей харизмой. Зато мной был увлечен Константин Аркадьевич, и моей благодарности нет предела. Потому что с первого курса Райкин не просто верил в меня — он меня сделал. Он громче всех смеялся над моими начинаниями, довольно хилыми к тому моменту, когда я пыталась проявить чувство юмора в своих этюдах, показывая уточку или кабанчика.
— Вы работали у Райкина в «Сатириконе», а потом ушли. Почему?
— Я играла там Джульетту. Сцена 30 метров в глубину, 60 метров в ширину. Во мне 50 килограммов веса. Попробуй «отопи» тысячный зал! А у Райкина надо не просто «отопить», а утопить в своей энергии. Это была высокая миссия, я с ней старалась справляться. Другой вопрос, нравилось ли мне это… Честно говоря, я просто устала. Но я Райкину безумно благодарна, потому что теперь я могу все, мне открыты любые дороги, какие угодно задачи поставит режиссер — надеюсь, благодаря работе в «Сатириконе», я справлюсь.
— Может, решение уйти из театра было связано с личной жизнью? Говорят, Райкин не оставляет актерам времени и сил ни на что другое...
— Наоборот, моя личная жизнь на тот момент осталась в «Сатириконе». Это была самая безумная моя любовь, еще с института. Он гениальный человек, великолепный артист. Мы встречались два года.
— То есть вот она, ваша первая взрослая любовь? Первые настоящие отношения?
— Что такое настоящие отношения, я узнала раньше, еще старшеклассницей, в 16 лет. В меня влюбился мальчик на год старше. И красиво ухаживал. Леша, получив аттестат, поступил в Высшую школу экономики, но по-прежнему встречал меня у школы с цветами. Уже на первом курсе у него была машина, на которую он заработал сам. Учился в сложнейшем вузе и находил время давать частные уроки. У нас был прекрасный роман. И чуть позже именно Леша пережил со мной ад моего первого курса, когда не спишь, не ешь, ходишь больная, психованная, невыспавшаяся. Из института он меня забирал в обморочном состоянии, привозил какао, которое сам готовил. Я выпивала какао, после чего Леша меня пристегивал ремнем и будил уже возле дома. Это было чудесное время, хотя для него, наверное, не очень. Ведь я была по уши в отношениях с Школой-студией МХАТ.
— А Леша наверняка строил серьезные планы…
— Да. Все было очень серьезно. Дело шло к свадьбе. Он перспективный парень, я всегда это понимала. Сейчас работает в крупной компании, умнейший человек — кстати, именно он помогает всем нам ездить с навигатором, обеспечивает систему, которая показывает пробки. Он многого добился. Но мы расстались, потому что я влюбилась в однокурсника. Все должны через это пройти… И я понимаю, почему любят артистов. Мужчина-артист знает, как разговаривать, как обаять. Я влюбилась ужасно, совершенно безумной любовью. Пришлось закончить многолетние отношения ради чего-то неопределенного, нового. Это далось нелегко. Было страшно, тревожно и грустно. Слава богу, у нас остались хорошие отношения. Лешино кольцо я, кстати, храню до сих пор.
— Не вернули?
— Не понимаю, как можно это было сделать. Ну а с однокурсником все закончилось довольно предсказуемо. Какое-то время мы работали вместе в «Сатириконе», играли в «Ромео и Джульетте». А потом каждый пошел своей дорогой. Именно тогда я сделала свою следующую татуировку: наколола сердце во имя любви — под собственным настоящим сердцем. Мне казалось, это очень поэтично!
— Похоже, у вас с пяти лет романы заканчиваются именно так: кто-то куда-то переезжает, оканчивает школу или увольняется.
— Да, я конформистка, приспособленчески живу. (Смеется.) Да и просто не знаю, как у других бывает.
— Бывают скандалы, страсти…
— Нет. Тьфу-тьфу. Надеюсь, меня это минует. Я учусь на примере расставания родителей. Мой папа считает, что нечестно встречаться годами с женщиной, как сейчас принято, если ты не видишь ее своей женой. В противном случае, когда пара распадается, у девушки не остается ни кола ни двора, только годы, прожитые в непонятном статусе. Сам факт, что люди расстаются, — это нормально. Пути развития у всех разные. Счастье, если ваши совпали и все переживается в тандеме. Но надо быть честным с собой — часто отношения заканчиваются раньше, чем происходит расставание в реальности.
— А сейчас у вас в жизни что происходит? Вы завидная невеста?
— Да, я завидная невеста. Замуж-то пока не вышла. У меня сейчас интересный период… Мне 25 лет, и я стала по-новому смотреть на жизнь. Но пока рано присваивать моим отношениям статус.
— Он актер?
— Нет, в эту реку я уже не войду! Мне хватает актеров на работе.
— Но ведь так трудно актрисе не влюбиться в своего партнера по фильму, по спектаклю…
— Я на съемках влюбляюсь обязательно! Переживаю в своих ролях красивейшие романы, с кучей эмоций, разбитых сердец, расцарапанных рук, коленей… Как в «Таинственной страсти», например. Но такие истории не имеют продолжения в жизни. Ну, пофантазируешь немного на тему: как бы нам с тобой хорошо-то было бы. Эх, жалко, мол, очень жалко. И все — вышла из роли и поехала домой, в объятия к своему близкому человеку.
— У вас такие партнеры замечательные, что стоит удивляться вашей выдержке. В «Дуэлянте» вы снимались с Владимиром Машковым…
— Причем параллельно с «Дуэлянтом» я снималась в Москве в «Законе каменных джунглей» у интереснейшего режиссера-документалиста Павла Костомарова. С одной стороны — «Джунгли...», артхаусная андеграундная история про подростков, гангстеров, деньги и наркотики. С другой стороны — «Дуэлянт», огромный, высокобюджетный проект Алексея Мизгирева с актерами-мастодонтами и съемками в Санкт-Петербурге. Картина высокого стиля, где каждая реплика включает в себя 33 подтекста. Я бесконечно моталась на поезде туда-сюда... Как говорил Алексей Мизгирев: «Юля, сколько можно? Я эту скрипку настраиваю. А ты в Москву уезжаешь, и на тебе, моей скрипке, играют тяжелый рок. У тебя же всякий раз струны вылетают!» И вот снимаем мы для «Джунглей...» сцену в подмосковном городе Дзержинском.
Конец августа, но холодно, а по сценарию нам на солнце жарко, мы обливаемся водой. К концу смены я только и думала: лишь бы не заболеть, ведь ночью ехать в Питер. К вечеру вроде неплохо себя чувствовала. Думала, все обошлось. Но когда уже садилась в машину, меня, на беду, в нижнее веко укусила мошка. За несколько секунд глаз так раздулся, что страшно смотреть! А у меня в Питере сцена с Машковым, где он мне в любви признается. Я в истерике. Мизгирев пишет: «Только не плачь. Скинь фотографию». Отвечаю: «Я не буду тебе ничего скидывать, потому что на это нельзя смотреть». — «Я тебе говорю: скинь. Предупрежден — значит, вооружен». Ну, скинула. Приехала. И гример с художником по костюмам начали работу. У них была сверхзадача: спасти Юлю. Прекрасная Марина Красновидова накрутила мне особенную прическу, околоисторическую. Прикрыла глаз тюлем, кружевом, перьями, сделали «смоки айс». Но я сама чувствовала себя некрасивой — как тут играть? Выручил Владимир Львович Машков. Он меня сильно поддержал. С ним я почувствовала себя уверенно.
— Что же он сказал?
— Он ничего мне не говорил, он просто играл сцену. Признавался в любви моему здоровому глазу.
Благодарим отель St. Regis Москва Никольская за помощь в организации съемки
0
25.00
