ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Июль 13, 2016

В гости к одному из братьев Абдалла, Амиру (имя изменено по его просьбе. — «РР»), я пришла с Аней и Меиром Антопольскими, жителями поселения Нокдим. Бывшие москвичи, они живут в Израиле почти двадцать лет. Меир работает врачом в приемном покое иерусалимской больницы «Адасса»; Аня, выпускница РГГУ, возглавляет созданную ею организацию «Место встречи», которая возит туристов на экскурсии по Иудее и Самарии (в международной терминологии эти территории называются «Западным берегом реки Иордан»).

Еще со мной полуторагодовалый сын, которого не с кем оставить.

— Давид, — представляю я его Амиру.

— Дауд, — переводит он для детей, сбежавшихся посмотреть на гостей, и показывает на одного из мальчиков: «Он тоже Дауд». После этого одна из старших девочек берет моего «Дауда» на руки и уносит, счастливого и совершенно не сопротивляющегося, смотреть на кур.

В доме жена Амира заваривает нам чай с шалфеем. На полу одной из комнат сушатся сугробы заатра. Когда травка высохнет, Амир отвезет ее на мельницу в Вифлееме и приготовит популярную на всем Ближнем Востоке приправу, смешав с кунжутом и другими специями.

Амир работает садовником в Кфар-Эльдаде — озеленяет поселок и помогает жителям возделывать их сады и огороды. На его собственном огороде растут кабачки, семена которых привезла ему от родителей с Украины детский врач из Кфар-Эльдада.

В закатном небе над пустыней одна картина Рериха сменяет другую. Мы пьем чай, дети вьются вокруг и то и дело забираются Амиру на колени.

Это идиллия на фоне трагедии. На перекрестке Гуш-Эцион в десяти километрах отсюда за последние полгода, с начала так называемой «интифады ножей», произошли восемь терактов в отношении израильтян (два со смертельным исходом). В соседнем поселении Ткоа в конце января 15-летний арабский подросток с ножом напал на беременную женщину; за день до этого в другом поселении была заколота ножом на пороге собственного дома мать шестерых детей. Оба террориста пришли из соседних с поселениями палестинских деревень.

Одна реальность — реальность терактов, убийств и ненависти — делает новости, но означает ли это, что другая реальность, в которой поселенцы Антопольские пьют чай с соседом-палестинцем, менее реальна?

***

Антопольские познакомились с Амиром много лет назад, когда Аня была секретаршей в сельсовете, а Амир работал в Нокдиме завхозом. Потом Амир перешел работать в соседний Кфар-Эльдад, а Аня уволилась из сельсовета и создала свою организацию, но они продолжали периодически общаться, а некоторое время назад Антопольские вместе с другими поселенцами даже брали у Амира уроки арабского.

Антопольские — не вполне типичные израильские поселенцы в том смысле, что они сознательно пытаются устанавливать контакт с соседями-палестинцами, считая, что у евреев и арабов нет другого выхода, кроме как жить вместе на одной земле, и надо начинать учиться это делать.

— Мы никуда отсюда не уйдем, но и они никуда отсюда не уйдут: это тоже их земля, — говорит Аня, за что некоторые соседи называют ее «левой» (в среде поселенцев это считается оскорблением).

С жителем палестинской деревни Батир Халедом Аня познакомилась, когда решила устроить экскурсию к находящимся на территории деревни развалинам древнего еврейского города. Халед, один из уважаемых в деревне людей, с которым у Ани был общий знакомый, согласился помогать. Чтобы история была взаимовыгодной, по окончании экскурсии туристы, которых привозит Аня, заходят в гости к Халеду купить оливкового масла и оливок, приготовленных его женой.

С начала «интифады ножей», однако, желающих ехать на экскурсию в палестинскую деревню все никак не набирается, поэтому я попросила Антопольских устроить мне поездку индивидуальную.

От выезда из Иерусалима до Батира пять минут езды и один израильский блокпост, который мы минуем, просто поздоровавшись с солдатами. У поворота на деревню — красный щит, предупреждающий о том, что въезд на территорию Палестинской автономии для граждан Израиля смертельно опасен и потому запрещен. Такие щиты на всех дорогах, ведущих в палестинские города и деревни, повесили в Израиле не от хорошей жизни: было несколько случаев, когда израильтяне попадали на территорию автономии по ошибке — своей или GPS-навигатора — и расплачивались за это жизнью. Самым известным случаем стал суд Линча, учиненный в 2000-м году прямо в отделении палестинской полиции над двумя израильскими солдатами, по ошибке заехавшими в Рамаллу.

Аню такие щиты никогда не останавливают (а запрет на въезд на территорию Палестинской автономии для евреев она справедливо считает незаконным), но на этот раз рядом со щитом дежурит еще и армейский БТР. Оказывается, утром все на том же перекрестке Гуш Эцион девушка из соседней с Батиром палестинской деревни совершила очередной теракт, ранив солдата. Нам объясняют, что дальше дороги нет.

— Но я тысячу раз бывала в этом Батире и все время спокойно тут проезжала! — горячо возражает Аня.

— И нечем гордиться… — мрачно замечает солдат, остановивший нашу машину.

К нему присоединяется его командир.

— Зачем вы хотите попасть в Батир? — спрашивает он, с явным подтекстом «что вы там забыли».

— Хотим попить кофе с другом! — снова горячится Аня. — Друг у нас там живет. Почему нельзя?

— Потому что вы подвергаете свои жизни опасности.

— Но если нам не разговаривать друг с другом, опасность никогда никуда не денется, — пытается изложить ему свою точку зрения Аня.

— Пусть они сначала перестанут нас убивать. Тогда и обсудим… — скорее грустно, чем сурово отвечает командир.

Звоним Халеду, объясняем ситуацию. «Я сам к вам сейчас приеду», — говорит он.

Ждем возле машины, потом Аня переходит на ту сторону дороги, где стоят солдаты. «Мне было невыносимо так стоять — на одной стороне мы, на другой солдатики наши... Как будто мы по разные стороны баррикад», — говорила она потом.

Подъехавшему Халеду тоже не удается убедить солдат пропустить нас «под его ответственность», и тогда Меир предлагает поехать пить кофе на перекресток Гуш Эцион. Это израильская территория, но там есть супермаркет и несколько кафе, в которых работают палестинские арабы. Халед наотрез отказывается:

— Мне туда нельзя. Подбросят нож и застрелят, поди потом докажи…

— Кто подбросит нож, Халед? — в один голос ахают Аня с Меиром.

— Как кто? Полиция.

В результате мы едем в христианский паломнический центр рядом с Вифлеемом. Халед боится израильской полиции, а Меир не моргнув глазом ведет машину согласно его указаниям — по дорогам, въезд на которые для евреев «смертельно опасен».

Сведения Халеда про израильскую полицию, которая «подбросит нож и застрелит», явно родом из телевизора. Реальность, которую наблюдают по ТВ жители Палестинской автономии, — это зазеркалье, в котором арабы не совершают теракты против евреев, а падают невинными жертвами израильских солдат и полицейских.

— Аня, я тебя очень уважаю, но весь мир же видит, как ножи подбрасывают… — возражает Халед, когда в кафе Аня еще раз спрашивает, неужели он верит теленовостям.

Халед — строитель, много лет работал и в поселениях, и в Иерусалиме. Разрешение на работу в Израиле ему в последний раз не продлили, но это, говорит он, делу не помеха: в Иерусалим он все равно ходит пешком, потайными тропами. Так быстрее, чем ждать в очереди на блокпосте, тем более что в очередях, жалуется он, братья-арабы страшно ругаются, пытаясь обогнать друг друга.

Когда я интересуюсь у него, могут ли евреи и арабы как-то договориться друг с другом, он отвечает: «Сейчас не принято так говорить, но вообще-то мы хорошо тут жили, пока не было автономии. Никаких заборов и блокпостов, араб мог зайти в еврейскую деревню, а еврей — в арабскую. Зачем нам заборы?»

Забор — вопрос для Батира наболевший. Несколько лет назад правительство Израиля собралось построить очередной участок забора безопасности, разделяющего Израиль и земли автономии, который должен был пройти через прилегающие к Батиру земли. Для жителей деревни это означало бы не только потерю расположенных здесь огородов, но и невозможность пользоваться теми самыми тропами, которыми Халед добирается в Иерусалим. Отбили Батир… поселенцы. Местная еврейская администрация обратилась в Верховный суд Израиля с просьбой отменить решение о строительстве забора — и выиграла, строительство приостановили.

Я спрашиваю Халеда, не боится ли он говорить журналисту такую крамолу — что до создания Палестинской автономии арабам здесь жилось лучше, но он только машет рукой: «Это все знают». И объясняет, что трогать нельзя только лично верхушку автономии. Убедился в этом Халед на собственном горьком опыте, когда его сын написал в Фейсбуке, что Абу Мазену (президент Палестины Махмуд Аббас. — «РР») пора уступить дорогу в политике молодым и что он «воняет, как банка гнилого тунца». Сына арестовали, он провел в тюрьме несколько месяцев и его свобода обошлась Халеду в десять тысяч шекелей, выплаченных нескольким причастным к решению судьбы сына чиновникам в иорданских динарах.

Антопольских история не удивила. «Они живут при Брежневе. Уже не Сталин, за анекдоты не расстреливают, но посадить могут, и все стучат друг на друга», — объяснил Меир.

***

Если политические взгляды Антопольских — скорее исключение из правил, то сама по себе установка на добрососедские отношения с арабами — это поселенческий мейнстрим, по крайней мере здесь, в Гуш-Эционе. «Сосуществование», о котором так любят говорить политики, если где-то и происходит, то как раз на «территориях», где арабы и евреи ездят по одним и тем же дорогам и зависят друг от друга экономически.

— Заработки приносят мир. А мир приносит заработки, — философски заметил по этому поводу Амир Абдалла.

История его семьи тоже не вполне обычна. Отец братьев Абдалла много лет назад решил, что его семья не будет занимать ничью сторону в арабо-израильском конфликте.

— Мы бедуины, люди пустыни, — говорит Амир. — Она учит добру. Терпение, любовь и милосердие пришли из пустыни.

За пацифизм дом семьи Абдалла однажды приходили жечь соседи-арабы. Спас хутор и его обитателей прибежавший с пистолетом житель Кфар-Эльдада.

В Кфар-Эльдаде работают все братья Амира. Они и поселенцы не просто общаются друг с другом, но ходят друг к другу в гости, на дни рождения и похороны.

Последним хоронили отца Дана Шапиры, профессора востоковедения Бар-Иланского университета — бывшего москвича, некогда на излете советской власти угодившего в психушку за антисоветчину. Профессор встречает меня в огороде перед домом: собирает мелиссу, мяту и шалфей, чтобы заварить чай. На стене в кухне висит программа шестой ежегодной конвенции Ассоциации изучения персианизированных обществ, на крыльце сложена стопка книг на русском, арабском, английском и еще нескольких языках, определить которые мне не удалось.

— Собираюсь убить в себе русского интеллигента — выбросить книги, — заметив мой взгляд, замечает Дан.

Отношение супругов Шапира (жена Дана Даша дописывает в Иерусалимском университете докторат по еврейским рукописям) к соседям-арабам сложное. С одной стороны, они хохмят про то, что русские — это северные арабы:

— Они точно так же водят машину — обгоняя на подъеме, чтобы продемонстрировать крутизну. Точно так же надеются на авось: цемент закончился и надо бы привезти, но ехать лень, может, и так обойдется… Однажды была история просто анекдотическая: брат Амира Ахмед, который строил нам дом, переносил какой-то шкаф и ударил его о камень, шкаф сломался. Докладывая о происшествии, Ахмед употребил фразу, от которой так повеяло родным: «У нас сломалось…» — рассказывает Даша.

При этом, пока Ахмед работал у них на стройке, ему не только оставляли ключ от дома, но и доверяли приглядеть за трехлетним сыном. Кажется, что супруги Шапира, несмотря на годы занятий востоковедением — а может быть, именно из-за этого — сами не до конца понимают, как им следует относиться к братьям Абдалла и соседям-палестинцам вообще.

— Дану жалко Ахмеда, потому что ему семью кормить надо. Он готов придумывать ему работу, даже когда ее нет! — говорит Даша.

— Я в душе левый еврейский либерал, — подтверждает Дан. — Просто я не идиот, поэтому голосую за правых.

Такие смешанные чувства вообще характерны для жителей Кфар-Эльдада, где много русских и еще больше профессоров.

— Моя жена, вся такая из РГГУ, когда только приехала сюда, пыталась на блокпостах становиться в арабскую очередь, потому что «это несправедливо, что их проверяют дольше». Пока однажды ее не закидали в этой очереди камнями, а я не объяснил ей, что ее присутствие в арабской очереди только осложняет дело. Но по-человечески я ее понимаю, — признается бывший председатель кфар-эльдадского сельсовета Велвл Чернин, этнограф, переводчик и поэт-идишист.

— Конечно, мне их жалко, — говорит педиатр Аня Левина, привозившая Амиру семена кабачков.

Слегка поморщившись, когда я употребила слово «дружба» для описания ее отношений с Амиром Абдалла, она тем не менее утверждает, что он может позвонить ей в любое время, если понадобится помощь врача. «Я не готова сказать, что побегу среди ночи к любому жителю Кфар-Эльдада, но к Амиру — да. И он это знает», — добавляет Аня.

***

Антопольские — не вполне типичные поселенцы, семья Абдалла — не вполне типичные палестинцы, и Кфар-Эльдад с его профессорским населением — не вполне типичная деревня, но происходящее здесь — не исключение из правил. В Ткоа, где недавно арабский подросток ранил ножом беременную женщину, несколько лет назад собрали пятьдесят тысяч долларов для помогавшего многим евреям, в том числе и бесплатно, автомеханика из соседней палестинской деревни, у которого заболела раком жена — чтобы мог лечить ее в израильской больнице. В Отниэле, где была убита на пороге дома мать шестерых детей, выразить соболезнования мужу убитой женщины приходили соседи-арабы, включая родственника убийцы.

Значит ли это, что ничто кроме навязанной политиками идеологии и телевизионной пропаганды не мешает дружить евреям и арабам? И что если выключить телевизор и дать израильтянам и палестинцам возможность посмотреть друг другу в глаза, то окажется, что делить им нечего?

Нет, считает американский социальный психолог Эндрю Пилецки, работающий сейчас в Герцлийском междисциплинарном центре в Израиле. Недавно он опубликовал в газете The Jerusalem Post статью, в которой утверждает, что, вопреки распространенному мнению, контакт между враждующими сторонами сам по себе не ведет к смягчению конфликта. Да, ненавидеть абстрактного врага, которого ты не видел в глаза, проще, чем живого человека из плоти и крови — соседа, коллегу или даже рабочего, который строит тебе дом. Но это не панацея. В статье Пилецки приводит данные исследований о том, что специально организованные встречи арабов и евреев зачастую только усиливают напряжение. «Нет никаких доказательств, что контакты между сторонами ведут к урегулированию конфликта», — утверждает автор.

А что ведет? Ответ банальный — политические решения и структурные изменения. Сначала, говорит Пилецки, необходимо обеспечить безопасность всех участников конфликта и предложить политические решения наиболее наболевших вопросов; после этого можно заниматься налаживанием человеческих отношений.

— У каждого человека есть так называемая индивидуальная и социальная идентичность, — объясняет он. — И последнюю невозможно отменить. Люди, о которых вы рассказываете, могут дружить домами, но евреи остаются евреями, а арабы арабами. Индивидуальная идентичность может превалировать в мирное время, но что случится, если начнется война? Смогут ли они по-прежнему остаться друзьями?

— Разве то, что происходит сейчас, это не война?

Пилецки пожимает плечами.

— Значит, — отвечает он, — там происходят еще какие-то процессы, о которых мы пока не знаем.

Об этих процессах кое-что рассказывает Велвл Чернин:

— Мы живем в не вполне нормальных условиях, когда приходится, как на войне, выбирать, за кого ты — «за немцев или за русских». Но внутреннее чувство, то самое, которое заставляло мою жену вставать в арабскую очередь на блокпостах, говорит, что что-то здесь не совсем правильно. У арабов тоже в голове мешанина. С одной стороны, евреи, с их точки зрения, — взбунтовавшееся нацменьшинство, которое из подданных превратилось в правителей. С другой стороны, они видят преимущества израильской жизни. Секуляризация и исламизация происходят почти параллельно: иерусалимские арабы пьют пиво и едят в Рамадан, а в это время в мечетях объясняют, что евреи — потомки свиней и обезьян, от которых надо избавить человечество. Каждый конкретный человек, впитывая все эти противоречивые сведения, приходит к какому-то своему выводу: один берет в руки нож, другой начинает учить иврит. Но процессы идут…

Живущий в Кфар-Эльдаде министр абсорбции израильского правительства (министерство абсорбции в Израиле отвечает за реализацию государственной политики в области иммиграции. — «РР»), бывший харьковчанин Зеев Элькин согласен скорее с Эндрю Пилецки. «Интифаду ножей» он вообще считает следствием проблем, существующих внутри арабского общества, а не результатом конфликта с Израилем.

— Везде в арабском мире сейчас одна и та же проблема: темпы рождаемости опережают темпы роста экономики. Поэтому традиционный уклад жизни распадается. Молодым нужна работа, которую семья им обеспечить не в состоянии. Это стало основной причиной и «арабской весны», и нынешнего всплеска террора. Просто в других арабских странах молодежь бунтует против своих правителей, а у нас — против израильтян, потому что лидерам автономии удается переводить на них стрелки, разжигая ненависть к евреям, — считает он.

Пример мирного сосуществования жителей Кфар-Эльдада с соседями-палестинцами, уверен он, не экстраполируется на всю страну:

— Палестинцы готовы дружить с евреями, когда евреев явное большинство и они представляют силу. А в таких местах, как Хеврон, например, где кучка евреев живет в окружении тысяч арабов, мы что-то не видим со стороны последних особого дружелюбия.

Что думают об этом идейные «сосуществователи» Антопольские?

— Элькин — политик, он привык считать голоса, поэтому оперирует цифрами, — пожимает плечами Меир. — А мы можем позволить себе привилегию иметь дело с людьми.

— Надо же что-то делать, раз уж мы живем здесь, — добавляет Аня. — Не ждать, пока придут убивать тебя, и не нападать первыми, а жить.