Все началось с того, что неприветливая пограничница в аэропорту Звартноц раздумывала битых полчаса: пускать ли меня в Ереван, любимый город. Со мной такое в первый раз. Устав от неопределенности, я попросил ее на что-нибудь решиться, так или иначе, и она аж вспыхнула: ага, вам все равно!?
Кто я
Что любопытно: не так давно мне понадобилось восстановить утерянное свидетельство о рождении. В город Баку отправили запрос (официальный) - и пришел ответ (официальный): меня не существует, я не значусь, не родился. Как? А так.
Бакинский архивист, ереванская пограничница как сговорившись, усомнились в том, что я на самом деле существую. Античный хор. Так есть я или нет? Какая связь между понятиями родины и осознанием себя? Мы выросли в одной стране, и в каждом уголке ее мы все были своими. Конечно, все мы разные, но нам - занудно, догматически - внушали ясные и многосложные понятия о том, что есть добро и зло. И что друг друга надо все-таки любить. Потом страна перевернулась, и чуть не все отрезанные княжества решили так: как будто при разделе им досталось все "добро", а все, что связано со "злом", они приписывают исключительно России. Нелепо, но на этой псевдофилософии за тридцать лет успели вырасти иные поколения: и им уже не до любви, да и понятия добра и зла теперь зависят только от финансовых вливаний. Но даже говорить об этом вслух уже наивно и несвоевременно.
Короче говоря, я улетел в Тбилиси озадаченный. А там - великий мастер, режиссер Роберт Стуруа ставит Эсхила, "Прометея прикованного". Мне к нему.
Репетиция
Знакомые рассказывали мне, что надписи с заборов в Тбилиси тихо убирают. Если бы. Воспроизвести их не могу, но уличным "художникам" хотелось высказать свою отчаянную нелюбовь к России. Первая надпись промелькнула по пути из аэропорта. Дальше не считал - как и количество жовто-блакитных флагов.
Вот от одной из смачных надписей свернул на улицу Галактиони - прошел мимо "музея Смирновых", совмещенного теперь с "центром культурных взаимосвязей "Кавказский дом": когда-то он простонародно назывался "музеем Пушкина" - по имени хозяйки, музы поэта, "черноокой" Александры Смирновой-Россет. Теперь, судя по сайту музея, основной акцент здесь делается на том, что "в этом доме обитали носители Грузинского гена".
Туда пойдешь - там бани, Пушкин, путешествие в Арзрум. Сюда, по канатной дороге, заберешься - в Пантеоне на Мтацминде похоронен Грибоедов с красавицей-женой Ниной Чавчавадзе. Места всеобщих поклонений. А вот - недалеко от Руставели, по Грибоедова, есть Дом-музей Тициана Табидзе: там внучка поэта Нина Асатиани может рассказать и про Есенина, про Маяковского, про Пастернака, удивительную человеческую дружбу, сухо называемую диалог культур. "Кто станет вспоминать, как жили мы? / Как мы любили - вспомнят ли об этом?" - это как раз Табидзе.
Приятель смотрит на меня сочувственно: как же вы там, ведь вся культурная элита из Москвы уехала! С чего он взял? Так все уехавшие сами говорят об этом… Навскидку я напоминаю длинный перечень, ну, например, светил российской медицины - имена грузинские, всем хорошо в Москве. Количество хинкальных, хачапурных и джонджольных - запредельное: любимые места. И ни одной, нигде и никогда "антигрузинской" надписи. Ну это так, для справедливости. Не для того, чтобы кого-то в чем-то убедить. Один таксист угрюмо реагирует на русский, другой разговорился: он из Гори, ностальгирует по древним временам, когда не надо было в старости садиться за баранку, чтобы зарабатывать на хлеб. Э, да что он понимает, твой Эсхил.
Но нет, пора в Театр Руставели, не то чтобы меня там сильно ждут, но - вежливые люди, договаривались. Войдешь - и ходишь, будто под гипнозом: своды, арки. Можно обнаружить вдруг и росписи Ладо Гудиашвили, Зданевичей, Судейкина. На этой сцене много лет играли Верико Анджапаридзе, Софико Чиаурели, Котэ Махарадзе, Каха Кавсадзе, дорогие имена, родные, близкие. Хотя казалось бы.
В полумраке зала Роберт Стуруа, на сцене актеры. Репетиция. Не понимаю языка, но оторваться сложно: завораживает сам процесс. Вот Прометей. К нему приходит Океан. Вот будто замыкание, искрит, энергия перетекает в зал. Но нет, он недоволен. Все не так.
Стуруа поставил первую часть своего "Прометея", теперь идет работа над второй частью. Все знают: Прометей - герой, он спас людей, дал им огонь. Теперь у них есть все, чтоб они могли без злого Зевса тем же огнем друг друга истребить. У Стуруа свой взгляд на все. Он режиссер, известный парадоксальностью открытий. Но он устал. Может быть, сможет завтра мне сказать - что думает.
Разговор
Почему "Прометей прикованный"? Разве античность не слишком холодна, бесчувственна для зрителей, живущих в современном мире?
Роберт Стуруа: Вы спрашиваете так, потому что не видели первой части моего спектакля, где это исподволь можно заметить. Важно другое: Прометей не такой честный человек - они вдвоем с Зевсом убили его отца, совершили отцеубийство, за что потом с него спросится. Эсхил, кстати, не очень нажимал на эту часть его греха… С сегодняшних позиций, если благодаря тебе диктатор пришел к власти, ты уже ничего не сможешь исправить. Ты можешь постараться стать хорошим человеком, что крайне подозрительно. Но тут ему помог сам Зевс. Придя к власти, Зевс пришел к выводу, что надо уничтожить человечество, поскольку оно стало слишком уж аморальным, непристойным. На самом деле он почувствовал, что в человеке зарождается протест, поэтому решил уничтожить человечество. И успокоил жителей Олимпа: не волнуйтесь, я создам новый вид человечества, который будет более достоин нас.
И вот тут - уже понимая свой грех - Прометей одарил человека всем, чем прекрасна человеческая жизнь. Начиная от элементов медицины, кончая поисками редкоземельных минералов и металлов. Огонь - это второстепенно, он похитил его (что тоже не очень благородно) у своего друга Гефеста и так принес человечеству. Финал у меня такой: врывается одна из молодых Океанид, все взрывается к чертовой матери, она кричит Прометею: ты напрасно одарил человечество, они воюют!
Вы переписали Эсхила по-своему?
Роберт Стуруа: Пьеса в принципе переписана - из четырех пьес Эсхила осталось несколько сцен из второй, "Прикованного Прометея". Несколько сцен, они не связаны - это кино сегодня и литература дают нам возможность самим связывать прошлое и настоящее и будущее. Я все усложнил. Там же совсем не мирненько - дал человеку огня, такой гуманный - все это ложь. Видимо, Эсхил не мог очернить Прометея - все-таки он тоже бог, бессмертный. И Прометею нечего бояться, он же прекрасно понимает, что будет жить вечно. К нему приходит Гермес, угрожает: провалишься сквозь землю, Зевс-отец прикует еще раз к скале, орел будет клевать твою печень, пытки будут бесконечны… Прометей прекрасно знает, тем не менее, что не умрет. А Зевс - он наказал его совсем не потому, что он дал человеку что-то… Не хочу все раскрывать - моментально украдут. Все воруют идеи, включая меня.
Вы говорили как-то: ХХ век был безбожным, боги нам не помогали - ничего не оставалось, кроме как думать о житейских удовольствиях. Но если вдуматься, ведь это давняя дилемма: если бога нету - все позволено. Сейчас разве не так?
Роберт Стуруа: Нет, ничего общего. Бог и блаженство - мы поспорили как-то с одной старой русской женщиной. Плодитесь и размножайтесь - сказано в Библии. А как можно плодиться без секса, в самых разных формах? Всю жизнь человечество делало это, и это никак не мешало верить в бога. Это как бы данность природы. Так что безбожие - всего лишь палка с другого конца: безбожники нередко фанатичнее любого верующего. Известны случаи в истории, когда самые отчаянные безбожники перед смертью просили привести священника. Их спрашивали: как же так? Они в ответ: а вдруг там что-то есть? Сегодня почему-то грузины стали крупными атеистами, причем молодое поколение...
Как большевики когда-то?
Роберт Стуруа: Я иногда думаю, слушай, большевики намного гуманней обращались с церковью. Мне говорят - это потому, что Сталин кончал семинарию. Но он, во-первых, не окончил семинарию, а во-вторых, обращался очень свободно: когда ему понадобилось во время войны, он будто снова начал верить в бога…
Нет противоречия - Сталина, главного советского вождя, принято ругать, а он, как Зевс, хотел "улучшить" человечество, поскольку выхода другого не видел. И в грузинском городе Гори его культ по-прежнему, музей, туристы, сувениры с изображением вождя очень популярны. На местном рынке видел роскошно изданный альбом 1930-х годов с его речами, в кожаном переплете…
Роберт Стуруа: Это совсем ничего не значит. Есть потрясающий рассказ Кафки "В исправительной колонии" - в нем максимально выражена эта идея. Там людям, часто невиновным, пишут на всем теле страшным аппаратом, как татуировки, все их грехи… В советских гимназиях такого не было, но один раз потрясающий педагог истории Нина Иосифовна проделала со мной такой эксперимент, сказав: вот так мы и учили раньше… И вот у Кафки тиран умирает, все, кто раньше раболепствовал, теперь радуются. А потом заметили, что кто-то все время ходит сюда в пещеру, где он похоронен. Ребе спрашивает: почему? Ему говорят: там похоронен наш тиран, мы ходим на него молиться… А то, что в Гори музей - во-первых, потому что они грузины. А во-вторых, уехав отсюда, он же видоизменился. То, что он сделал с Грузией, никто не делал. И то, что сегодня где-то памятники ему открывают, мне смешно. Никакого отношения к Христу он не имеет - скорее к Иуде.
Вы внук большевика Вано Стуруа, одного из создателей и руководителей тифлисской организации социал-демократов. Вспоминали, что ребенком восприняли смерть Сталина как трагедию. Став режиссером с мировым именем - сами занялись исследованием психологии зла. Сегодня часто любят повторять: искусство вне политики. Согласны?
Роберт Стуруа: Всю жизнь я в театре занимался политикой. Может, как раз потому, что мой дедушка - по его рекомендации в партию большевиков был принят Сталин. Так что да, я представитель той фамилии, которая была абсолютно большевистской. И оказался единственным мирным человеком…
Современный мир совсем запутался, где добро, а где зло. У вашего деда, как и у его соратников-большевиков, было свое представление об этих понятиях…
Роберт Стуруа: Нет, у большевиков было представление о власти. Поверьте мне, все политики думают в первую очередь не о добре и зле, а о власти. Это чистая сублимация на уровне Фрейда - скрывают даже от самих себя свои подлинные желания, а думают только о месте царя, премьера, президента. Все остальное ерунда… И потому театр, хотя бы начиная с этой пьесы основоположника трагедии Эсхила, никогда не был вне политики.
Почему никто не обращает внимания на причину, почему прикован Прометей: то, что он народ спас от гибели - ерунда. Главное, он же предсказатель: он знает, кто и когда убьет Зевса. Вот на самом деле что волнует Зевса - он хочет выпытать эту тайну.
Но Прометей при этом сам проходимец?
Роберт Стуруа: Никто не без греха. В русском православии есть такое: надо пасть до конца, чтобы выйти очищенным, "умалиться", чтобы "возвыситься". И вообще, что означает исповедь? Ты должен что-то совершить, чтобы потом просить о прощении. Тот факт, что ты идешь на исповедь, понимая, что совершил грех, означает, что ты сам уже вынес себе приговор. Вся прелесть исповеди в этом.
Над своим "Королем Лиром" вы работали почти семь лет. В финале спектакля все рушилось, в дыму на сцене безумный старик тащил на веревке, как куклу, умершую Корделию. В то время, когда вы ставили спектакль, вокруг театра рушился весь прежний мир. Чтобы перейти от одного самообмана к новому? А в чем тут роль художника, он соучастник разрушения?
Роберт Стуруа: Я не согласен с вами, когда я ставил "Короля Лира" в Израиле, один знакомый певец, врач по профессии, спрашивал меня: почему твой Лир, как сумасшедший, срывает платье, жестоко обращается с дочкой. Я говорю: это старик, которого обычно представляют добрым, оставил дочерям наследство, а одну, за то, что она не так сказала, он лишил всего. Что это, добрый человек? И потом, что означала в пьесе буря? Пьеса начинается с того, что Лир серьезно больной человек. А буря - это кризис: он вылечивается. У меня было так: народ стоит возле дворца, чтобы распять его за все, что он совершил, он же построил страшное государство. Но когда они видят ненормального, которого выгнали дочки, да пусть идет к черту. И вот этот кризис, буря - я это назвал трагедией позднего раскаяния. Самое страшное, когда ты перед смертью вдруг осознаешь, что прожил ужасную жизнь…
В гоголевском "Ревизоре", которого вы ставили в театре Et Cetera, привычные герои будто перевернуты: Хлестаков у вас - старик, а Городничий молод, зелен. И вот вопрос, кто кого дурит все-таки? "Отцы" - "детей" или наоборот? Вопрос о вечном споре поколений кажется ужасно актуальным.
Роберт Стуруа: Хлестаков там никого не обманывает. Он просто проверяет, насколько его интуиция права, насколько люди погрязли в грехе. Они же жалкие и мелочные. Из чего выкачивает деньги Городничий: сам сжег церковь - и свалил на каких-то инопланетян. И Хлестаков видит: никакой морали, ни одного человека, сохранившего свое лицо... Вот что оказалось самым трудным сегодня - не надо быть героем, просто надо оставаться порядочным человеком… Власти ничего не нужно, главное, чтобы мы признали только: нет добра, не существует законов человеческих…
Вы говорите о ком-то конкретно?
Роберт Стуруа: Я говорю о самой идее власти, о власти вообще. Был один хороший римлянин, потрясающий философ, но у него не получилось. Или же Платон - поехал на Сицилию, там был один дурак, который поручил ему властвовать, но и у него не получилось.
Вы, кажется, не любите самый известный шекспировский монолог "быть или не быть". В вашем тбилисском "Гамлете" герой не захотел читать его по шпаргалке. В "Сатириконе" Райкин в вашем же спектакле прочитал его, переиначив, "жить или не жить", после чего "занюхал" монолог носками…
Роберт Стуруа: Мне кажется, что лучше было у нас, когда он сжег это… Есть вещи в искусстве, которые - как "Траурный марш" из Второй сонаты Шопена - уже невозможно слушать. Есть музыкальные произведения, которые невозможно повторять. Есть тексты, которые произносить стыдно - всем они известны, ты ничего нового не добавляешь… А этот монолог все строят неправильно, как будто Гамлет собирается самоубийством покончить. Совсем нет. Все забывают - это же за пять минут до "Мышеловки", пьесы приехавших актеров, для которой Гамлет написал 16 строк. Что он написал? Я-то знаю, что. Но после этой постановки дядя-король поймет, что Гамлету известно, кто и как убил его отца, так что монолог он произносит, сомневаясь: сыграть или не сыграть, продолжать спокойно жить или открыться, скинуть забрало, объявить им бой…
Для многих поклонников "Кавказский меловой круг" стал вашим главным шедевром, заслонившим многие другие ваши спектакли. А для вас?
Роберт Стуруа: Не могу это судить. Это решение критиков, зрителей. Как я сказал вчера на репетиции, чтобы идти вперед, надо стирать себя, превращаться в "табула раса", чистый лист. Если ты накалякаешь каракули на сердце, душа исчезнет. Мне даже ненавистен этот спектакль. Причем его часто передают по телеканалам… Лучше всего, пожалуй, про спектакль сказал Андрей Тарковский…
Вот эта цитата из Тарковского: "Актеры не скрывают, что они актеры. Они наслаждаются тем, что на сцене показывают себя, они узнаваемы и заражают нас радостью, которую испытывают, находясь на сцене… Стуруа сумел заразить их каким-то новым состоянием… Он вернул публике ощущение корней театра"… Но я спрошу вас о другом. Гия Канчели говорил, что лучшая музыка - это тишина, пауза, которая предшествует рождению звука, музыка, которая внутри.
Роберт Стуруа: Вы не должны верить всему, что говорят. Когда здесь первый раз исполнялась его вторая симфония, помню, сидел один старик-француз, которого все время видели в ресторане с кофе и газетой французских коммунистов "Юманите", и вот он сидит, наслаждается, медленно играет струнная группа - и вдруг, как ударило тутти, француз вскочил и убежал, потому что его сердце не выдержало. Гия имел в виду тишину как напоминание об ужасах, которые внутри тебя, надо немножко утихомириться, чтобы понять, что с тобой происходит.
Вчера на репетиции вы вдруг запели. Почему?
Роберт Стуруа: Да, это как раз была музыка Гии. Я пропел, чтобы актеры лучше поняли, что я хочу… Вы не знаете, как у меня начинается вторая часть "Прометея", - там много народу, мальчики, вояки, кто-то с войны вернулся, жизнь продолжается, кто-то из демобилизованных сторожит Прометея, и они начинают напевать это вступление, написанное для фортепиано. И Прометей как бы заражается этой атмосферой, и этот идиот Океан начинает напевать - и вдруг пугается, что выдал себя раньше времени…
Гия очень много сделал для нашего театра, я вообще люблю талантливых людей, театр должен быть коллективом больших художников, музыкантов... Так что я не сумасшедший завистник… Однажды Калягин - вел когда-то свою программу на радио - пригласил меня и спрашивает: "А ты завистливый человек?" - Я говорю: "Да, очень, начинаю завидовать - и это меня аж блокирует". - "А как ты с этим борешься?" - Я говорю: "Для меня тело - система крантиков. Есть крантик страсти, есть крантик ненависти, крантик любви, есть и крантик зависти. Когда зависть переполняет меня, я крантик открываю, и она выливается". Посмеялись…
Не думаете о новых постановках в Et Cetera у Калягина, вы же остаетесь главным режиссером этого театра?
Роберт Стуруа: Все зависит от истории. Может, меня не будет. Может, мира завтра не будет. Потому что злые дураки хотят взорвать весь мир…
Вы как-то пошутили, что на пенсии хотели бы поселиться в далеком Буэнос-Айресе. Не передумали? Зачем вам Аргентина вдруг?
Роберт Стуруа: Я бы хотел там умереть, он напоминает мой Тбилиси тех лет, когда я был юным, тех людей, с которыми когда-то я общался. Город сам по себе ничего не значит - главное в нем люди. Есть такое танго "Умереть в Буэнос-Айресе". И вот я мечтаю, и дело, конечно, не в пенсии…
Знаете, у нас был потрясающий садовник в Мцхета, он разводил сад. На камнях выращивал сперва мох - мох любит камни - и на этом мху выращивал цветы. И это было потрясающе. Я так кончал один свой спектакль: даже в таком болоте кто-то все же выращивает цветы, даже если они никому не видны и не приносят радости… Я думаю, вот это нас спасет. Цветок на камне.
Послесловие
Что удивительно, кругом в Тбилиси можно встретить молодых людей, которые как все, но непохожи. Походка, что ли. Вроде бы торопятся, но не спешат. Все с рюкзачками, видел парочку, которая подвесила к себе на рюкзачки сменную обувь. Такие божьи коровки. И все уверенно глядят куда-то в неопределенность. Их за версту узнаешь: релокант пошел.
Хинкальные, что подешевле, ими переполнены.
Недалеко от станции метро "Авлабар" есть странное такое заведение - кафе "Палермо", с виду неказистое до смеха. Но внутри хозяйка Виолетта кормит так, что лучше не сыскать во всем Тбилиси. А какой харчо?
Упитанный, как Зевс, мужчина, отхлебнув домашнего вина, вытягивал из юной парочки за соседним столиком. А вы откуда, как вы тут? Из Петербурга, бывшие студенты-медики. Симпатичные ребята. А чего сбежали - и не спрашивай. Квартирку сняли на другом конце, недорого, на четверых. Мужик стал наливать им - и задумчиво: а у меня вот сын айтишник, на контракте, по министерству обороны, и неплохо платят. Скоро вроде бы контракт кончается, а он не хочет уходить. Неплохо, говорю же, платят. Ну это, ну а я на пенсии, с подругой вот решил развеяться, приехал вот Тбилиси посмотреть.
Парочка тихо улыбнулась и пошла себе куда-то вдаль.
0
48.00
