20 декабря президент России Владимир Путин дал ежегодную пресс-конференцию, которая продолжалась около четырех часов. Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников считает, что президент дал несколько ответов, которых до сих пор от него трудно было ожидать, и связывает это с тем, что Владимиру Путину нечего больше терять.
Рядом со мной на пресс-конференции сидели, сразу скажу, неудачники. Слева — турецкий журналист, справа — китайский. Их обуревало, как и остальных, немыслимое желание задать вопрос. Это не был смысл жизни, например, этого их дня. Это был смысл жизни как минимум, по-моему, этого их года.
Да и нельзя сказать, конечно, про остальных, что они относились к такой идее прохладно. Впрочем, для кого-то достаточно было просто оказаться замеченным. Дело не только в плакатах, которые журналисты принесли с собой. Одна журналистка, например, которую теперь с упоением снимали все федеральные каналы, просто надела костюм Снегурочки, причем костюм был такой потасканный и старый, да просто драный, что она и сама производила впечатление такой же, причем отчего-то на глазах разрастающейся в нем тетки, которую за профнепригодность, казалось, вышвырнул с первого же детского утренника ее собственный Дед Мороз. Главное, невозможно было понять, как эту Снегурочку, всю в таком бирюзовом, да в шапке из грязно-белого искусственного меха, да в таких же сапожках… И как ее пропустили-то сюда в таком жалком и одновременно устрашающем виде (еще же эти рыжие пряди волос, победоносно выбивающиеся из-под шапки набекрень), пока я наконец не понял: да она же в туалете переоделась.
Да, в определенном смысле это был закономерный финал эволюции журналистов на этих пресс-конференциях.
Переводчики с самого начала рассчитывали на то, что она продлится четыре часа, им так сказали (и так и вышло), и поэтому с каждого языка переводили несколько переводчиков: с таких основных, как, например, английский, немецкий и французский — по четыре.
— Зачем столько операторов? — недоумевал турецкий журналист, сидевший рядом со мной.— Я спрашивал их, они говорят: «А вдруг что-нибудь случится?» Ну что тут может случиться?!
Я, честно говоря, до сих пор и сам не задумывался: а и правда — зачем? Ведь всем раздадут сигнал, и бесплатно. Но операторы стояли, занимая проходы и все задние ряды, и не собирались даже самим себе объяснять — зачем? И чего-то, значит, и в самом деле ждали.
Но что тут могло случиться? Безопасностью здесь занимались как, может, нигде — возможно, потому, что на несколько часов слишком уж много случайных людей оказалось вблизи от президента.
И был момент, когда сотрудники спецслужб, привыкшие и, главное, способные оставаться незаметными даже в такой сумасбродной толпе, вдруг вынужденно обнаружили себя: вошел президент, журналисты остались сидеть, а они разве могли оставаться сидеть при появившемся Владимире Путине? И выглядели, конечно, странно и в то же время однозначно: сразу в нескольких, а вернее, во многих рядах они сейчас стояли, такие все в гражданском, журналистском… Они стояли, потому что были на службе, и не было силы, которая заставила бы каждого из них не встать, и понять-то можно было, и только если бы прошел специальный приказ… но и его не было, потому что, наверное, и тот, кто мог отдать такой приказ, сейчас стоял. Вот они в буквальном смысле и показали себя. И кто скажет, что с плохой стороны?
Владимир Путин с самого начала демонстрировал какое-то странное спокойствие, если вообще не умиротворение, я даже не понимал сначала, с чем это было связано. Он коротко рассказал о состоянии экономики, и оно оказалось предсказуемо хорошим и стабильным, несмотря и даже вопреки. Отозвался об Алексее Кудрине как о своем товарище и «надежном специалисте» (обрадовался ли господин Кудрин, что он «надежный специалист»? Ведь так обычно говорят скорее о безнадежных или о тех, которые работают прежде всего для того, чтобы начальство было уверено в позитивных результатах их работы. Во всяком случае, «надежный» — нет, это не то, думаю, что ожидал услышать про себя Алексей Кудрин. «Сверхвысокий профессионал своего дела» — это более удачная формулировка. Но ее не прозвучало).
— В целом да.
Таким образом, есть частности.
Журналист Антон Верницкий попросил президента успокоить его и его сына насчет того, что войны не будет.
В зале было пока еще более или менее тихо, журналисты еще, похоже, помнили о дважды прозвучавшей перед началом пресс-конференции просьбе не поднимать сильно вверх плакаты и не кричать громко. Поэтому они кричали тихо. Это касалось турецкого журналиста и не касалось трех журналистов телеканала ABC News за моей спиной, которые держали свой плакат высоко и гордо, не опуская ни на мгновение, и когда немолодая дама, русскоговорящий, по всей видимости, продюсер, чьим главным делом по всем признакам и было заниматься плакатом, уже не в силах была держать его над головой, то тогда плакат великодушно подхватывал из ее слабеющих рук корреспондент и ритуально, только что не посвистывая, держал еще пару минут, прежде чем с облегчением передать на этот раз молодому человеку — как я понимаю, оператору-британцу, который скрывал даже, по-моему, от себя небольшую видеокамеру, ведь с этим в третий ряд было категорически запрещено… И в какой-то момент они даже смогли сделать стенд-ап на фоне Владимира Путина — да, президент как раз отвечал на вопрос Антона Верницкого. Успокаивал насчет войны: не будет:
— Я сейчас подумал, как-то это все — опасность подобного развития событий в мире — затушевывается, уходит. Это кажется невозможным или чем-то уже не таким важным. А между тем, если, не дай бог, что-то подобное возникнет, это может привести к гибели всей цивилизации, может быть, и планеты!
Да, что-то успокаивать не получалось.
— И очень жаль,— продолжал Владимир Путин,— что такая тенденция недооценки имеет место быть и даже нарастает. Есть и особенности сегодняшнего дня, есть опасности. Первое, это развал. По сути, мы наблюдаем сейчас развал международной системы сдерживания вооружений, гонки вооружений… Сейчас делают еще один шаг — выходят из Договора по ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Что будет с этим? Очень трудно себе представить, как будет развиваться ситуация дальше. А если эти ракеты появятся в Европе, что нам делать?
Ничего хорошего тут сделать было, по-моему, нельзя. И Владимир Путин это подтверждал:
— Конечно, надо будет обеспечить свою безопасность какими-то шагами! Пусть потом не пищат по поводу того, что мы добиваемся каких-то преимуществ! Мы не преимуществ добиваемся, а баланс сохраняем и обеспечиваем свою безопасность!
Так, пошли словечки… «Не пищат»… Владимир Путин при этом, по-моему, оставался спокойным не только внешне, а и внутренне. Он много раз отвечал на такие вопросы, и его не смущало, что вместо того, чтобы успокоить, он на самом-то деле пугал. Правда, не маленьких детей Антона Верницкого, а прежде всего генералов в Пентагоне и политиков в Вашингтоне, которые могут закрывать глаза на все, что делает, например, в Черном море тонко чувствующий это Петр Порошенко. И закрывая глаза, не думают, видимо, по представлению Владимира Путина, что и правда может привести к большой, если не великой войне. Потому что он-то будет отвечать так, как раньше.
— То же самое по Договору СНВ III,— говорил Владимир Путин,— в 2021 году он заканчивает существование. Никаких переговоров пока не ведется по этому вопросу. Не интересно, не нужно? Ладно, мы проживем! Мы свою безопасность обеспечим. Мы знаем, как это сделать. Но в целом для человечества это очень плохо, потому что это подводит нас к очень опасной черте.
В общем, тревога прогрессировала.
— И наконец, есть еще одно обстоятельство,— продолжал президент,— на которое не могу не обратить внимание. Существует тенденция понижения порога применения. Есть идеи создать ядерные заряды малой мощности, и это уже не глобальное, а тактическое применение. Такие идеи звучат от некоторых аналитиков на Западе, что ничего страшного, можно и применить. Но снижение порога может привести к глобальной ядерной катастрофе! Это — одна опасность сегодняшнего дня.
И более доходчиво:
— Вторая — применение баллистических ракет в неядерном исполнении. Правда, американские партнеры вроде бы от этого отказались, но сама идея существует. А что это значит? Баллистическая ракета стартовала — в ядерном, неядерном исполнении. Система СПРН (система предупреждения о ракетном нападении) фиксирует старт, место старта и через несколько секунд определяет траекторию полета и возможную территорию падения головных частей. Это все на грани возможной ошибки, это ужасно, до этого нельзя доводить. Тем не менее такая идея использования баллистических ракет в неядерном исполнении существует.
И совсем уже доходчиво:
—Ну, из Мирового океана стрельнула подводная лодка баллистической ракетой, да хрен ее знает, она в ядерном или неядерном, пойди там разберись! Это же очень опасная вещь. И все это муссируется!..
Потом его вниманием овладел украинский журналист Роман Цимбалюк, которого он где-то видел (а на самом деле — на предыдущей пресс-конференции). Журналист предлагал Владимиру Путину поменять место работы, называл жителей Донбасса рабами России, рассказывал, что «вы, как верховный главнокомандующий, отдали приказ стрелять по морякам» (их же вроде только таранили). Владимир Путин опять оставалася спокоен: грубость журналиста его не трогала, и снова в этом не было, мне кажется, никакой игры или необыкновенной терпимости к журналистским выходкам. Он отвечал украинскому журналисту дотошно по всем пунктам, совершеннно не переживая по его поводу.
Неужели, я думал, Владимира Путина совсем нечем пронять? Ведь даже год назад так не было! Мы видели перед собой чувствующего и переживающего, а иногда и страдающего человека. И где же он? И вдруг я понял очень простую вещь. Да все дело в том, что год назад перед такой же пресс-конференцией мы застали Владимира Путина в канун президентских выборов. А теперь у него впереди еще пять таких пресс-конференций. Конечно, он тогда нервничал, хотел он этого или нет. И конечно, не нервничал сейчас.
При этом Владимира Путина вдруг задевали какие-то, казалось, невинные вещи. Вот Ксения Голованова из «Интерфакса» заметила:
— Например, ситуация со словом, которое вы уже знаете: с рэперами. Их прессуют, разгон концертов…
И Владимир Путин по-человечески вдруг обиделся:
— Вы сомневаетесь в моих способностях…
— Нет! — поспешно воскликнула Ксения Голованова.
— «Слово, которое вы теперь знаете»…— Неумолимо повторил Владимир Путин.— Ну я и раньше знал… У меня в числе моих доверенных лиц тоже рэперы были. Тимати. Ну а как же? Вот он весь расписанный такой парень… (Это про татуировки. То есть президент давал понять, что он и слово «расписанный» знает.— А. К.) — Кстати говоря, замечательный человек и артист прекрасный!..
Отвечая на вопрос японского корреспондента о перспективах мирного договора, президент дал понять, что его, к примеру, очень беспокоит американская военная база на Окинаве и, в свою очередь, перспективы ее расширения. А журналист недоумевал, сколько островов может получить Япония: один, два…
А с задних рядов вдруг неслось истошное журналистское, бабье:
— Ничего не получи-и-ете!
Кто-то там давно уже пытался комментировать вообще уже чуть не каждое слово, в том числе и президента, но впервые это так отчетливо зазвучало в первых рядах. Причем было полное впечатление, что тетка эта (а кто еще?), в отличие от Владимира Путина, например, воспринимает каждый вопрос как личную обиду (и это даже понятно: ведь не она его задавала), и поэтому, наверное, считалось простительным: никто ее не останавливал.
А Владимир Путин отвечал снова подробно и даже как-то безмятежно, и не о том ли говорил, что без закрытия этой базы на Окинаве никакого мирного договора не будет?
То есть то, чего президент публично не мог сказать коллеге Синдзо Абэ, он в состоянии был в глаза произнести бедному японскому журналисту, которому теперь с этим жить. Для этого в том числе и нужна была Владимиру Путину эта пресс-конференция.
И лучше бы я не видел двух своих китайских коллег справа, когда возможность задать вопрос получил корреспондент агентства «Синьхуа» (а они-то были из журнала «Китай сегодня»… Несопоставимые величины… И этот упрек в глазах одного китайца, смотрящего на другого китайца… Слону дробина…)…
Корреспондент Life.ru задал вопрос о том, о чем, как было им же сказано, «госканалы не спросят»:
— А когда вы женитесь? И на ком?
И я подумал, что какой-нибудь другой ответ с этой пресс-конференции вряд ли кому-нибудь потом запомнится:
— Как порядочный человек когда-то должен буду это сделать, наверное.
То есть тут Владимир Путин сказал слишком много правды сразу, которой от него до сих пор никогда не слышали. И можно сказать, даже легализовал свою личную жизнь.
И теперь остается и правда только сделать это.
И видимо, будем свидетелями.
Через некоторое время чуть не получил слово я, но вмешалась девушка, которой, как выяснилось, четыре года никто не дает слово. Это и в самом деле было несправедливо.
Отвечая на ее вопрос, президент постарался снизить накал показаний Марии Бутиной, заметив, что у нее не получится дать понять, что она действовала по указанию российских властей, потому что этого и в помине нет.
А потом от души высказался о православии, прежде всего стамбульском и киевском:
— То, что сейчас происходит в православии,— это просто, как у нас в народе говорят, уму непостижимо! Это прямое вмешательство государства в церковную, религиозную жизнь. Такого не было еще никогда со времен Советского Союза (то есть все-таки недавно было.— А. К.). Вот, к сожалению, на Украине это сейчас происходит, создали вот эту объединенную раскольническую церковь стамбульского прихода (звучит и правда обидно.— А. К.) . Это же — не нравится московского прихода, будет стамбульского прихода!
Я спросил о том, что действительно интересовало меня больше всего. И это была не внешняя политика и даже не внутренняя.
— Владимир Владимирович, протест французов против повышения цен на бензин перерос, как известно, в их всеобщий протест против всего. Господин Макрон вынужден был ввести чрезвычайное экономическое и социальное положение. Как вы оцениваете события во Франции? Не собираются ли у нас повысить цены на бензин — об этом в последнее время идет много разговоров? Каким в связи с этим вы считаете протестный потенциал россиян, и вообще, что должно, на ваш взгляд, превалировать в этой ситуации для государства? Обязанность обеспечить права митингующих или все-таки необходимость обеспечивать, например, правопорядок?
Ведь повысят они цены на бензин весной, повысят… Так что готовьтесь. Да нет, не к тому… А просто готовьтесь.
— В чем разница между нашей ситуацией и ситуацией во Франции, связанной с бензином, с нефтепродуктами и так далее? Французское правительство пошло сознательно на повышение цен на нефтепродукты и на бензин, то есть они сделали это сами — это их политика. Они сделали это для того, чтобы перераспределить таким образом ресурсы, в данном случае ресурсы граждан, на решение других вопросов в сфере энергетической политики: направить деньги, которые они получат от продажи бензина и дизельного топлива, масла, на развитие альтернативных видов энергетики: солнца, ветра и так далее. Они сделали это сознательно. Это людям не понравилось, потому что такое изменение в энергетической политике за их счет им не нравится.
По-моему, Владимир Путин готовился к такому вопросу.
— Что у нас происходит? У нас повысились цены на бензин начиная с середины прошлого года в связи с ростом цен на нефть на мировых рынках. Но правительство тут же начало принимать меры по сдерживанию роста цен и даже по их снижению, и достигли этой договоренности с основными нефтяными и нефтеперерабатывающими компаниями! Это принципиальная разница — там сознательно пошли на повышение, повысили, по сути, сами, а здесь правительство борется с этим повышением.
Надо еще посмотреть, есть ли тут разница для людей, которые увидят, что цены повышаются. Но для этого надо было, чтобы Владимир Путин ответил, каков, на его взгляд, протестный потенциал российского народа. А он не ответил, и даже когда я прокричал этот вопрос снова (для этого президенту пришлось приводить в чувство разбушевавшуюся толпу журналистов)…
— Конечно,— продолжал он,— когда цены повышаются, никому не нравится, но то, что правительство принимает такие решения, мне кажется, это вещь очевидная, хуже или лучше, но это происходит. Такая договоренность достигнута. Договоренность с ними действует до марта следующего года. Да, возможна какая-то корректировка, связанная с ростом НДС, с начала января, и я не думаю, что она будет значительной. Это действительно должна быть только какая-то мягкая корректировка, в районе там 1–1,5%, не более того…
Я повторял вопрос о протестном потенциале, президент тоже повышал голос:
— Что-что? Я не слышу!
— Имеется в виду протестный потенциал россиян! — вступал уже и Дмитрий Песков.
— Я уже сказал на этот счет,— пожимал плечами президент.— Я сказал, что люди имеют право высказывать свою точку зрения, защищать ее, в том числе и публично, и на митингах, но в рамках закона.
Возможно, он не хотел лишний раз по существу высказываться на такую слишком уж чувствительную тему.
Что ж, значит, будет выясняться экспериментальным путем.
Пресс-конференция, если не считать усиливающегося перед каждым вопросом ора, протекала мирно, а президент сказал, что даже и благостно. И плакаты над головами журналистов (а и тут уже никто давно, конечно, не сдерживал себя) были до странности вялыми: «Живая Кубань», «Ювелиры», «Евразийское женское сообщество». Немного Владимир Путин оживился на вопросе корреспондента «Новой газеты» о ходе расследования убийства журналистов в ЦАР и о деятельности ЧВК «Вагнер». Вопросы и ответы, впрочем, казались какими-то вымученными: один не мог не спросить, другой не мог не ответить…
И три раза почти подряд про пенсионную реформу… Но ведь о былом только думы.
И еще один оказался выбит из наших рядов. Это был мой сосед слева, турецкий журналист. Его коллега спросил Владимира Путина о развитии российско-турецких отношений.
— Нет, ну кто он?! Слышите, он сам говорит: я эксперт по Турции! Он. Не журналист! Его выгнали из «Спутника»! Как он сюда попал?..
И мой сосед в полном отчаянии покинул поле этой битвы.
А журналисты из The Wall Street Journal, тоже сидящие рядом, не веря своему счастью, уже спрашивали президента России, действительно ли он хочет править миром.
— Ну конечно,— честно пожимал он плечами.
Но потом все же вынужден был поправиться:
— Что касается управления миром, то мы знаем, где находится штаб, который пытается это делать,— и он не в Москве. Но это связано с ведущей ролью Соединенных Штатов в мировой экономике, связано с расходами на оборону: 700 с лишним миллиардов долларов Соединенные Штаты тратят на оборону, а мы — 46 миллиардов…
Вот в чем и было все дело. Владимир Путин демонстрировал арифметический подход к проблеме управления миром. И счет был не в его пользу.
Я между тем все чаще оглядывался назад. Что-то меня тревожило, но я до конца не понимал, что именно. И вдруг осознал: нигде не было той возрастной Снегурочки. Ну не могла же она просто так взять и растаять. Или могла? Или попросили переодеться: все-таки не к встрече с Дедом Морозом готовилась. В общем, пропала Снегурка. И в этом была пока единственная интрига этой пресс-конференции.
А Владимир Путин отвечал на вопрос корреспондента «Комсомольской правды» Александра Гамова о пропасти между зарплатами топ-менеджеров и простых людей. Александр Гамов, по-моему, топил, как говорится, за социализм, просто качал его, да и все.
И тут я услышал сенсационные, на мой взгляд, слова. Владимир Путин заявил, что реставрация социализма в нашей стране невозможна. Это говорил президент страны, в которой живет огромное количество людей, родившихся при социализме, выросших при социализме и мечтающих жить при социализме. И он их сейчас делал банкротами. Все их чувства и все их надежды. Перед нами был правый консерватор, который не скрывал того, что он правый (а не левый) консерватор.
И эти слова требовали определенного мужества, а может, и просто мужества. И российский бизнес должен быть благодарен господину Путину за эти слова (если он, конечно, понял, в чем тут в действительности дело). А мужество должно понадобиться Владимиру Путину на то, чтобы расстаться еще с частью своего рейтинга. И было понятно, что он сознательно расходует этот рейтинг на такие слова.
Я оглянулся назад и увидел новый широкий плакат: «Поставьте уже точку!».
Так ведь поставил же уже.
0
75.00
