ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Ноя. 3, 2023

— А еще пишут про «прекрасную дачу в Опалихе»...

— У нее государственная дача, которая была ей отдана пожизненно в аренду, по-моему, Лужковым, и собственности на это нет. Это было действительно только до ее смерти, как раньше госдачи. У Гурченко же тоже была такая. Ира ее меблировала очень красиво, во дворе поставила маленькую часовенку. У нее было замечательно, но она туда практически не ездила. И эта дача никак не идет в продажу, это все глупости.

— Ну да, на ней и закончилось это использование... А тогда, в 1973-м, у вас сразу пошло общение?

— Да, мы пришли к ней в дом, попили чаю, все было очень хорошо. Люся ее пригласила к нам тоже, она пришла. Это было общение, не касательно творчества, не касательно ничего, просто рядышком гуляли. «Ир, ты дома?» — «Да, ой, заходите». У нее болел позвоночник, уже тогда какие-то проблемы, это было еще до той катастрофы. Бывало, приходим с Люсей, а она на полу лежит. Ей от этого становилось легче.

— Ирина Петровна тогда жила одна?

— Она была одна. И никого я не видел у нее. Позже появился мужчина, «неконъюнктурный», так скажем. Доктор, реаниматолог, работающий на скорой помощи... У Иры многие знакомства произошли при вызове врача, так же она познакомилась со своей будущей помощницей. Его звали Володя, он был моложе Иры. Потом, через какое-то время, то ли Люся предложила, то ли Ира, решили поехать вместе в Пицунду отдыхать. Там был Дом творчества Союза кинематографистов. Мы с Люсей часто бывали в Пицунде, где отдыхали звезды советского театра и кино. Кого там только не было! Там работала директор Гугулия — женщина с затянутыми волосами, резким голосом, все ее побаивались. Даже крупные наши звезды... И мы поехали туда, Ира с Володей. Он был в первую очередь замечательным доктором, человеком с юмором, добрым, легким. Ира очень это ценила. Приятно, когда две такие пары выезжают. Мы прямо на пляже ловили с ним каких-то мидий, а Ира сидела в тени, не загорала вообще... Она боялась больше всего за свое здоровье.

— Уже тогда, да.

— Она природы опасалась — солнце нельзя, ветер нельзя, тут замочит, тут вдруг продует... Она не купалась. Но мы довольно весело проводили время, куда-то ездили, потому что у нас был друг, мэр Сухуми, замечательный человек, любящий актеров. Он внешне был просто Грегори Пек, высокий красавец. Заезжал за нами, возил по каким-то ресторанам, очень было интересно. Вернулись мы в Москву — опять все продолжалось. И вдруг в один прекрасный день Ира звонит мне и говорит: «Костя, я купила «Ямаху» домой, чтобы заниматься вокалом. Вы можете зайти с Люсей? Ты покажи мне, я вообще не знаю, с какой стороны к ней подойти».

Мы приходим, в небольшой комнате, которая у нее числилась самой большой, стоит эта «Ямаха», еще запечатанная. Я ее открыл, посмотрел, там очень все просто. Начал играть, вдруг Ира говорит: давай это споем, давай то споем. Мы забыли, что рядом сидит Людмила Марковна... Это был последний визит к Ирине Петровне.

— Она хоть промолчала?

— Она промолчала, она все это слушала, слушала... Потом я смотрю, скулы у нее заходили, говорит: «Ну ладно, все, давайте домой, нам надо собаку выгулять» — в общем, что-то она придумала. Домой с Люсей мы шли совершенно молча, она не произнесла ни одного слова. Но, я думаю, Ира, как женщина умная, тоже увидела ходящие скулы, потому что она тоже насыщена этим чувством ревности. В этом они очень похожи. И все, мы перестали встречаться, общаться, звонить. Причем без причины.

И вдруг в один прекрасный день, это был кинофестиваль, мы встретились с Ирой на какой-то тусовке. Люся говорит ей: «Куда ты пропала?» Как будто ничего не было. Мирошниченко ответила: «Да я не пропала, у меня все нормально, ну давай увидимся». У нее была иномарка, коричневый «додж», Ира очень любила американские машины, широкий такой красавец. Она даже не знала, что мы уже переехали в Безбожный переулок, это был примерно 1980 год, где-то так. Она говорит, я за вами заеду, и мы поедем на кинофестиваль вместе, погуляем.

Была очень интересная история. Я вышел гулять с собачкой, со знаменитым песиком Люси, который снимался в фильме «Любовь и голуби». Я с ним гуляю, вдруг подъезжает Ира. Я поднялся домой, взял Люсю, мы сели в машину и уехали. А про собаку забыли.

— Просто оставили?

— Я чуть с ума не сошел! А гулял он без поводка. Ну, песик был очень красивый, маленький, а Ира молодец — она, как только мы вспомнили про песика, быстро развернулась, приехала обратно, а он бедный стоял у подъезда, несчастный такой. Я его поднял домой, и мы поехали на кинофестиваль. И были ей очень благодарны. А вечером была встреча... Мы поехали в пресс-бар в гостинице «Россия». Кого там только не было! И вдруг Ира показывает на какого-то американского актера, бежит к нему, он: «О, Ирина!» Ее все знали, они обнимаются, целуются. На следующий день мы пошли на премьеру какого-то иностранного фильма. Ира всем интересовалась, всегда была в курсе, что нового.

— Вот какая она активная была, ей каждый день нужно было куда-то ехать.

— Очень, да. Потому что саму Люсю тяжело было вытащить куда-то... Короче, мы с ней поехали на какой-то фильм, я даже вспомню, по-моему, это был Бертолуччи, «Двадцатый век». В зале была гробовая тишина, потому что там были такие моменты, которые советская публика еще не видела. Никогда не забуду, люди даже друг на друга боялись посмотреть. А вечером был прием в Кремле, приближаюсь к интересному моменту. Сами понимаете, сколько там было кого... И вдруг Ира подводит к нам с Люсей мужчину и говорит: «Познакомьтесь, это Роберт Де Ниро». Де Ниро! Это же невероятно! Он ее знал, они поцеловались. Простой человек в белой рубашке с короткими рукавами и в черных брюках, и все. Это было очень интересно. Но тогда ни телефонов, ничего не было и, конечно, только в памяти это осталось. Я вижу эту толпу сейчас с бокалами шампанского, Ира стоит в окружении коллег, нарядная, красивая, общительная. На следующий день она говорит: «Я приеду с гостями». Конечно, Люся засуетилась: «Мама, готовь пирожки, еще что-то». Приготовили. Она приезжает с Настасьей Кински и нефтяным магнатом из Арабских Эмиратов.

Это был восторг! Они у Люси смотрели антиквариат, зеленое урановое стекло, которое она собирала всю жизнь. После этого вечера мы снова какое-то время общались, а потом вдруг перестали. Может, Люся уже немножко головку выше подняла — ревность и зависть... Они ведь обе успешные актрисы. Мирошниченко шла своей дорогой, а Люся — своей.

Прошло время, я уже разошелся с Люсей. У меня появилась моя Наташа, мы в браке с 1992 года. В 2000-м мы переехали в Митино и узнаем, что в нашем подъезде живут замечательные актеры МХТ, Алексей Кравченко и Надежда Борисова. Мы подружились с ними и сделали прекрасное выступление к 9 Мая. Я шел по коридору МХТ после концерта. И вдруг слышу знакомый голос: «Костя, это ты?» Я поворачиваюсь: «Ирочка!..» — «А ты разве не в Израиле? Люся сказала, что ты ее бросил и уехал в Израиль...» Мы обнялись так нежно. «Ты будешь со мной работать?» Я говорю: «Конечно, буду, Ирочка, о чем ты говоришь». Вечером она уже звонила: «Костенька, давай, давай». С удовольствием. Ира стала приезжать сюда ко мне, в загородный дом, начались репетиции. Раз ждем ее. Наташа наготовила все диетическое. Ира приехала. И когда настало время ужинать, она вынимает из сумки коробочки: в одной — одна котлетка, в другой — кусочки фруктов, еще что-то... Оказалось, она давно ничего в гостях не ест, а возит с собой еду в контейнерах, потому что все диетическое, особенное... Я так расстроился, говорю: «Ир, ну почему? Это все так сделано, ты хоть попробуй». Нет, и все. Единственное, что она ела до последнего, это Наташин капустный пирог. Я даже возил ей к дому, когда была пандемия, и оставлял под дверью, и она потом звонила в восторге.

— С тех пор вы стали близко общаться...

— Она звонила постоянно, я ей — в любое время. Ира могла позвонить в два часа ночи и до четырех со мной разговаривать. Она, конечно, любила учить, любила давать советы. Порой тогда, когда у меня уже все решено, я уже все сделал. «Нет, зачем ты это сделал?» Когда мы с Наташей получили израильские паспорта и поехали туда впервые, пожить, она сказала: «Зачем ты туда едешь, чтобы тебя в тряпку завернули и в землю кинули?» Это, конечно, смешно, потому что в ней самой течет еврейская кровь. Но Ира эти корни не признавала и не любила об этом говорить.

Вообще, по-моему, залог хорошего и постоянного общения с Ирой — это принимать все ее чудачества и странности, не обсуждать, не спорить... Вот, например, она не пользовалась навигатором. Привыкла полагаться на свою память. Один раз она позвонила: «Я не помню, как к тебе ехать, встреть меня». Я поехал к трассе на велосипеде, жду ее. Смотрю, она пролетела мимо. Я ей звоню: «Ира, разворачивайся!» И ехал впереди нее, показывал дорогу. Она чуть с ума не сошла, потому что я на велосипеде летел с такой скоростью! Ира говорит: «Сколько тебе лет, ты посмотри на себя!» Это было так смешно, она потом долго хохотала.

— А как тебе с ней было работать, как музыканту?

— Достаточно легко. Потому что она драматическая актриса. Она никогда не говорила: «Я певица». Надо отдать ей должное, она была очень любезна со мной, потому что на каждом концерте, когда меня представляла, говорила: «Да что вы меня слушаете, вот кого надо слушать». Простите, за 20 лет с Людмилой Марковной я от такого отношения отвык. Она могла меня вообще не представить. У меня было убито чувство тщеславия, а это хорошее чувство, оно должно быть. Человек должен гордиться, что он хорошо играет, хорошо поет, хорошо читает стихи, это дар Божий, его нельзя гнобить, нельзя его убивать.

И вот она, Ирочка моя золотая, дорогая, она мне подняла уверенность в себе. Мне легче с актрисой работать, чем с певцом или певицей, там есть определенные рамки, из которых они не вылезают. А актриса может сделать все что угодно. Она имеет право ошибиться, вылезти из ритма, я всегда ее поймаю. Поэтому это было хорошо, очень весело с ней.

— Когда вы с ней встречались, вспоминали былые времена? Все-таки вы при знакомстве оба были молоды. Потом как бы заново подружились уже взрослыми людьми...

— Один раз мы сидели, опять же на репетиции очень мило, я говорю: «Вот Люся, ты понимаешь, то-то и то-то...» И вдруг она расплакалась. Говорит: «Давай с этой минуты табу — ни ты про Люсю, ни я про Володю. Потому что Володя уехал. Мама взяла его за ручку и сказала, мы уезжаем в Израиль. И он меня бросил». И, конечно, я понимаю, что она его любила. И он ей очень подходил. Я не помню, какой у Володи был характер, я вообще никакого характера не видел. Но Ире именно такой, наверное, и нужен был человек. Который ей не указывал, не учил. Мы могли, еще в семидесятые, прийти к ней домой, а Ира какие-то упражнения делает при нем. Ей было комфортно. С сильной личностью рядом нужен такой мужчина, с мягким характером, мне кажется, потому что она сильнейшая, она независимейшая. Так же как и Гурченко.

— Мне кажется, что у Ирины Петровны было не так много романов, как считается. Думаю, она нелегко к этому относилась. Вот как ты думаешь?

— Нелегко. И потом, она не была озабоченной женщиной совершенно, и я не боюсь этого слова. Есть озабоченные в любви, которые не могут жить без мужчины. Нет, она любила быть одна. Боялась, но любила. И вот прошел этот период, мы с ней стали работать потихонечку, потихонечку, мы все больше и больше встречались с ней и ходили на все ее спектакли. Мы «Мою дорогую Матильду» в МХТ смотрели раз десять, наверное. Она всегда просила, чтобы не было пустых мест, она очень этого боялась. Мы по 20 человек приводили, весь наш коттеджный поселок побывал на ее спектаклях... Даже на вечера, где просто читка была, все равно мы приходили с цветами, вся наша компания. Это было всегда красиво и замечательно. И вот в один прекрасный день я ей звоню, говорю: «Ира, не хочешь в круиз поехать на Новый год, очень хороший круиз, все бесплатно, естественно, люксовый корабль по Дунаю, из Вены выходит». Она говорит: «Хорошо, хорошо, узнавай все». Звоню в организацию, говорю, вот Ирина Мирошниченко... Мне отвечают: «Ой, боже мой, пожалуйста, вот не надо Ирину Петровну». Я спрашиваю почему. «Она замечательная, она очень хорошая, но в один круиз мы уже собирались ее провезти, мы здесь на уши встали по ее просьбам и условиям, и в последний момент она отказалась. Пожалуйста, просто по-доброму просим...» Но я ей этого, конечно, не сказал. Следующий ее звонок, наверное, десятый в день уже. Она спрашивает, откуда корабль? Я говорю, что из Германии. «Как из Германии?! Там немцы, что ли? А персонал? А повар немец?» Говорю, сейчас узнаю. Звоню, спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, повар там кто?» — «Повар там Зигмунд Штрадермайнтер». Я Ире говорю: «Ир, повар немец». — «Костя, он всех нас отравит, потому что мы русские! Узнай, можно ли сменить повара».

— Не просто не поехать, а сменить, да.

— Я говорю: «Но как можно сменить повара, это же немецкий корабль». — «А на немецком корабле я вообще не поеду». А уже 26—27 декабря, и все документы сданы, все билеты оформлены. И в итоге мне пришлось найти девочку, певицу, все артисты уже разобраны на Новый год. Пришлось с Ирой расстаться на этот круиз... Конечно, непростой характер. Этого никто не скажет, что он простой! Но я лично благодарен Ире, например, за то, что с первого дня очень негативно отозвалась о Люсином поступке. Она встала на мою сторону. Тогда как многие другие, читая газеты, читая Люсины интервью, где она говорила о бывших мужьях такое, верили... Ира очень уважительно ко мне относилась и с первых дней приняла Наташу. Она часто ей звонила, часами разговаривала. И мы всегда, на все концерты ездили с Наташей, и Ира ее встречала просто как родную. Мне было так от этого хорошо. У Иры была доброта огромная. Она старалась людям помочь. Могла говорить с человеком два часа по его ситуации, как из нее выйти. Порой это было даже не нужно, но она душу свою вкладывала.

— Костя, как вы с ней общались в последние полгода, когда уже она не выходила из дома?.. Вообще, твое мнение, почему все так произошло?

— Уже в этом году, в феврале-марте, ей потребовалось лекарство, которого нигде не было. Узнав об этом, я спрашивал у всех, кто только есть, — нужно достать такое лекарство для Ирины Петровны. В результате откликнулся знакомый врач из Израиля. Я написал Ире... Она мне отвечает: «Спасибо за помощь, он мне нужен пожизненно, пусть напишет, сколько стоит, в какой валюте... Поклон Наташе. Плохо мне, ребята. Болею долго и мучительно».

— Чем же она болела?

— Смотри, я ей пишу: «Ирочка, дорогая, только сегодня мне перезвонил доктор, профессор из Израиля, он рассказал, что именно это лекарство давно не используется в медицинской практике. Прислал мне страницу из справочника лекарств, разрешенных в Израиле. Также он удивился, что в Москве его употребляют, объяснив, что препарат просто уничтожает надпочечники. Спрашивал у меня, для чего делаются уколы, но я ничего не мог сказать... » Она пишет: «Костя, все, не мучай меня!» Несмотря ни на что, лекарство я достал. Написал ей: «Ирочка, все же мне привезли для тебя лекарство, эти доктора мои друзья, очень добрые, отзывчивые люди. Я очень хотел и хочу тебе помочь, очень надеюсь, что эти лекарства помогут. Всегда твои друзья, Наташа и Костя Купервейс. Я на днях подвезу, и ты подскажешь, как передать». Это было 29 марта. В итоге, что произошло. Я это лекарство передал для нее. Не знаю, для чего она его каждый день колола. Это просто любой врач скажет, что если оно и назначается, то только один раз! А не каждый день! Но Иру никто, ни друзья, ни врачи, не могли переубедить, если она во что-то верила. Она вообще много занималась самолечением, очень много пила лекарств. В последнее время домработницы не могли с ней работать, потому что она была очень капризна. Но она была больна в первую очередь. И выяснилось — уже, как я понимаю, после ее ухода, — что у нее очень много болезней нашли. Просто она совершенно неправильно лечилась.

— Про лекарства понятно, но почему такое плохое моральное состояние? Я не могла соотнести то, что происходило, с ее характером, привычками, с ее общительностью, страхом одиночества. Сидеть дома, не смотреть телевизор — это дикость для нее. Так ведут себя люди обреченные.

— Ты знаешь еще что, все началось с ковида, и она была так напугана. Она же переболела. И, вероятно, еще тогда началась эта тяга к одиночеству, именно из-за боязни заразиться, страха снова заболеть. Поскольку очень много летальных исходов было, она была очень напугана.

— А что ты думаешь, она действительно не написала завещание из-за страха умереть?

— Да. Мне тоже говорят: напиши завещание. У меня тоже есть какое-то суеверие дурацкое, это глупо. Ира боялась смерти. Она, может быть, приходила из чувства долга и уважения на прощание с коллегами, но никогда не таскалась по кладбищам, не погружалась в это все. Она боялась. Она не хотела... Поэтому никакой воли, никаких последних распоряжений: вот это отдайте туда, вот это на меня наденьте — этого просто не могло быть. Она просто думать об этом боялась. Она из суеверия даже таких слов не произносила!

— Может быть, еще что-то из жизни вспомним веселое. Не хочется заканчивать на грустной ноте. Ты заметил, что на поминках вдруг все стали веселые истории рассказывать о ней? Ирина Петровна — это не трагедия. Это не ее жанр...

— Это был день 30 ноября 2016 года. Я уезжал в очередной раз в Израиль. И вдруг накануне Ира звонит и говорит, что сегодня концерт в Доме правительства на набережной. «Во сколько?» — «В семь часов». А у нас самолет был в пять утра! Я сказал Ире, что уезжаю, но она отнеслась к этому легко: «Это быстро. Приезжай к четырем, заранее, порепетируем». Мне звонит звукорежиссер Володя, с которым Ира всегда работала, очень милый, исполнительный парень: «Кость, там шикарный рояль, поэтому, наверное, клавиши не надо». — «Ты знаешь, я на всякий случай возьму». Уезжал из дома с тяжелым сердцем, тут вещи, тут волнения, едем в никуда, но ради Иры... И что вы думаете, ее нет ни в четыре, ни в пять, ни в шесть. Мы сидим там с Володей, никого больше нет. Должны были приехать Талызина и Кириенко. В полседьмого приезжает Ирина Петровна вся из себя: «Ты здесь? Давайте пойдем зал посмотрим». Она видит, стоит рояль. «А где «Ямаха»? Я вам что, оперная певица?» Я ей объясняю, что разницы никакой. Показал, сыграл. «Нет, я не буду петь под рояль». И настолько это было жестко все сказано, что я просто испугался. Говорю: «У меня стойки нет». — «Делай что хочешь». — «Ира, мне завтра улетать в пять утра, давай, ты споешь, и нормально все будет, поверь». — «Делай что хочешь, чтобы стояла «Ямаха». Хлопнула дверью и ушла. Мы с Володей помчались в машину, слава Богу, я взял с собой инструмент. А стойки-то нет, ставить не на что его. Мы подняли на ноги весь этот клуб. Мне привезли ящик, шкаф такой, перевернули его, и на него поставили этот инструмент. А еще педаль же нужно вставлять... В общем, это было что-то ужасное. Подключили этот шкаф, все заработало. Что вы думаете, Ира попросилась выступать последней. А в эстраде, когда человек закрывает концерт, это самое престижное место. Она вышла на сцену без десяти одиннадцать. А я с четырех часов там сидел. Она со мной даже не разговаривала. Мы с ней спели, все прошло хорошо. Ночью, конечно, я уже спать не ложился, в пять утра мы уехали. В трясущемся состоянии. Вот такая была история. Уже тогда, вероятно, она становилась более нервной. В молодые годы я ее нервозности вообще никогда не видел. Она была такой свойской, такой активной, такой доброжелательной... А здесь и на Володю наорала, хотя он вообще ни в чем не виноват. И на меня. Но вышла на сцену веселая, как всегда, — актриса.

— А что хорошо?

— Вообще, в основном все положительное. Ее чудачество и эта трагикомедия — все теперь вспоминается с улыбкой. То, из-за чего раньше переживал, теперь кажется смешным. А главное, что хорошо, — Ира очень отходчивая. Буквально на следующий день звонит, извиняется, и опять как ни в чем не бывало. С ней легко. Вот я 20 лет прожил с Люсей, и она ни разу в жизни прощения не попросила. У нас еще одна была история с Ирой, когда она должна была выступать на ВДНХ. А там сцена была с дебаркадерами, которые могли сдвинуться, и мог быть ветер, и могло быть холодно, она очень этого боялась. Мы обсуждали это целую неделю с ней. И в последний момент вдруг мне звонит учредитель этого концерта и говорит: «Почему вы запретили Ирине Петровне выступать?» Я вообще сквозь землю чуть не провалился. Оказалось, Ира сказала: «Мой пианист категорически запретил мне выступать, потому что я могу поскользнуться, я могу упасть, и звук будет расходиться, а я очень хотела...» И это произошло за несколько часов до выступления.

— Я помню, ты ей сказал: «Ира, ну если ты болеешь, тогда, может быть, тебе стоит отменить...»

— Да, что-то такое я сказал. И вдруг человек звонит и спрашивает: «Как вы могли ей запретить?» Говорю: «Я не запретил, просто объяснил ей, что это такое». В общем, я ей позвонил, говорю: «Ир, ну что же ты на меня все свалила?» Она сначала ничего не сказала, а через два часа позвонила и долго извинялась. Она это умела. Вот почему, несмотря ни на какие чудачества, дружба жила. Невозможно было долго на нее обижаться. Она могла быть настолько нежной и доброй в каких-то поступках своих, что зла на нее не было никогда. Да, могла быть очень резкая, очень грубая, но вот именно ген зла, когда на тебя смотрят ледяным взглядом и тихо говорят гадости, и ноги сводит от сказанного... Такого у нее не было! И в конечном счете все ее советы, нравоучения, все это сводилось к заботе. Просто вот так, своеобразно, она это делала.

— Мне еще нравится, что она хорошие эмоции выражала бурно и открыто. В ней было огромное чувство благодарности...

— Мы ей подарили чехольчик «Луи Виттон». Она чуть с ума не сошла. Очень любила эту марку. Она такие нам высказывала добрые слова за это все: «Ой, я хожу только с ним». Приятно было дарить. Да что говорить, просто любили ее. И вот эта фотография у меня на стене, на которой я вижу не более десяти человек, ты всех их знаешь, и ты там тоже есть. Которые после окончания прощания в МХТ встали вокруг нее и плакали у гроба. Смотрели на нее с нежностью, прощались... Это и есть ее настоящие друзья. Ее семья. Ее близкие. Не родственники, не коллеги... Друзья, которые были рядом не из-за ее славы, не из тщеславия. А просто потому что любили ее настоящую. И принимали ее такой, какая она есть. Поверьте, это было нелегко. Но, по-моему, это и называется дружбой.

«Я рада, что ты вошла в мою жизнь легко и радостно. Так и будь в ней!» — сказала мне Ирина Мирошниченко

«Мы с ней не сразу перешли на уровень «нежность». Я вообще не рассчитывала, что 74-летняя народная артистка примет в свою жизнь нового человека. Друзей у нее было достаточно... Но случились эмоции, которые вдруг раскрыли наши сердца. Был очень неожиданный для меня поступок с ее стороны, который изменил все...» — рассказывает главный редактор Анжелика Пахомова.

«Мирошниченко не берет трубку полгода, с какого бы телефона я ни звонила...» — доложила мне корреспондент, которая уже года два делала интервью. Я лично проверила, позвонила с городского, с мобильного. Не берет! (Позже не раз убеждалась: Ирина Петровна, хоть и живет с телефоном в руках, интуитивно определяет «нежелательные» звонки.) «Ничего, сейчас я ей напишу такое СМС, что она сама позвонит», — сказала я. И написала сообщение от главного редактора о том, что текст собираемся ставить в номер (хотя он был ею еще не прочитан и не одобрен). И действительно, через час я услышала в трубке возмущенное: «Это что вы там собираетесь ставить? Я ничего не знаю!» — «Ирина Петровна, познакомимся, во-первых, я была два раза на вашем спектакле «Матильда». — «Да? Мне так приятно...» В общем, она разрешила мне прислать ей текст и быстро его посмотрела. Актриса всегда была порывистой и горячей не только в гневе (а как же?!), но и во внезапном приливе любви. Вдруг в субботу ночью мне прилетает сообщение: «Текст изумительный! А давайте сегодня в ресторане «Чехов» увидимся». Меня на кровати подкинуло! Быстро в салон: укладка, маникюр! Вхожу в ресторан за десять минут до условленного времени, и официант мне говорит: «А Ирина Петровна вас уже ждет». Подхожу, мне тогда по паспорту было тридцать семь, на вид — двадцать семь, да еще и модные колготки в красную сетку надела, с кроссовками. «А вы точно главный редактор?» — подозрительно спрашивает актриса. — «Точно, вот удостоверение...» — «Вы такая молодая...» И завязался разговор, очень интересный, очень познавательный для меня. Ирина Петровна меня за час, как ураганом, смела своими силой, умом, хорошей напористостью. Сидит яркая, небудничная, как Жар-птица, все блестит, все вокруг нее — до малейшего предмета — красивое и продуманное. Соображает со скоростью света! Рассказываешь, она: «Угу, угу, так...» — ловит прямо на лету, задает уточняющие вопросы. Потом: «Значит так, что я тебе скажу...» Ну прямо не верится, что между мною и ею два поколения! Но конечно, я понимала, что всегда должна помнить о ее заслуженности, возрасте, превосходстве. Тут же получила урок. «Ирина Петровна, — сказала я. — Вот только одно — не ходите вы по этим ток-шоу. Это... дешево». — «А что дорого? — тут же, как в пинг-понге, отбила она. — Вы что, хотите, чтобы меня на улице не узнавали? Чтобы молодежь на меня смотрела как на пустое место?» Тут же я мгновенно поняла, что ток-шоу для нее — это как съемки в кино, которых в последние годы не было. Это — выход на сцену. И расчет: на всю страну покажут, увидят все. Это было важно. Чтобы узнавали, чтобы помнили. В общем, с тех пор я, если она не просила, Ирине Петровне советов не давала. А в критике она не нуждалась. Потому что все в своей жизни делала обдумав, осознанно. Случайностей в ее судьбе было мало...

Вышли из ресторана. «Давай я тебя подвезу», — как-то быстро она перешла на «ты», я, конечно, на всю жизнь — на «вы». Великолепный светло-серый «мерседес», не очень новый, но и не старый, хороший. «Я на такой себе больше не заработаю!» — иногда говорила актриса. О вождении в ее жизни еще расскажу, а пока хочу сказать об отношении Ирины Петровны к родному городу, к своей улице. Она всю жизнь жила в районе Тверской. Рассказал мне один знакомый такой случай, абсолютно в него поверила, и потом с Ириной Петровной об этом говорили. Итак, она его подвозит, стоят в пробке на Тверской. И вдруг актриса видит, как из машины, стоящей впереди, вылетает в окно сигаретная пачка. Так... Ручку на паркинг. Что она делает? Выходит из машины, поднимает эту пачку и зашвыривает ее обратно в открытое окно! Тут же из машины выбегают четыре амбала — гостя столицы — с битой. Но увидев перед собой хорошо одетую даму, столбенеют. Они, конечно, ее не узнают. Но не поднимается рука бить хорошо одетую женщину в шляпе... И вообще, она так храбро на них смотрит, может, какая-то сумасшедшая?.. Обругали, плюнули и скрылись в машине. Ирина Петровна снова садится за руль: «А нечего сорить в моем родном городе!» — резюмирует она. Потрясающе! Только Мирошниченко могла так поступить. И она действительно говорила: мой город, моя улица.

Улица... Поставили светофор на Чаянова для удобства выезда на Тверскую, он там до сих пор стоит. Но стало «газовать» в окна Ирины Петровны. Актриса собралась подавать петицию: снести светофор! Изменить движение. Запросто. Мы с ней это обсуждали, правда, я ей сказала, что тут, конечно, нелегко придется, нужна какая-то серьезная мотивация, кроме ее окон. Это нормальный поступок для нее. Она — тот человек «из очереди», который в случае задержки рейса поведет толпу «на бунт». Подойдет к начальнику и узнает все, что происходит. Вот никому «не положено», а ей — дадут! Все будут молчать — а она нет. Она берет ответственность за все. Например, за весь многоквартирный дом...

Дом... Как-то приезжаем с Ириной Петровной с мероприятия (любила, чтобы ее провожали), а она говорит: «Спустимся в подвал, я там ремонт делаю». Идем, а там огромные катакомбы, как 10-комнатная квартира. И ее рабочий обои клеит. «А это ваш подвал?» — спрашиваю я. «Нет, общий». — «Почему же вы ремонт делаете?» Оказалось, сосед пролил насквозь и ее гостевую квартирку на первом этаже, и подвал, а у Ирины Петровны там часть костюмов хранится. «Он сказал, денег нет. Стала делать ремонт на свои». Ну, в доме-то, конечно, все знали: Мирошниченко сделает все и на свои. Или у властей выбьет. Все будет! Господи, этот неприметный подьезд со старорежимной консьержной, которую Петровна упрямо называла «вахта», знали все курьеры, водители и секретари моей редакции. «Пункт приема и обмена», это — отдать, что дадут — забрать. Обмениваться подарочками просто так мы любили. Иногда я ей просто закидывала букет по дороге куда-нибудь, писала в «Вотсап»: «На вахте — сюрприз». И всегда — море эмоций, благодарности, позитива: «Спасибо, родная, очень вовремя! Красота и нежность! Благодарю, и до встречи».

Мы с ней не сразу перешли на уровень «нежность». Я вообще не рассчитывала, что 74-летняя народная артистка примет в свою жизнь нового человека. Друзей у нее было достаточно. Но случились эмоции, которые вдруг раскрыли наши сердца. Был очень неожиданный для меня поступок с ее стороны, который изменил все... А было так. Я предложила ей красивую съемку за счет редакции. Готовились как никогда. В ГУМ выбирать одежду она пришла сама (обычно ходит стилист). Мы три дня провели в этих магазинах. Причесывалась и красилась дома, наверное, с восьми утра, в ресторане, где снимали, ждала полная команда «Семи Дней» и еще несколько человек из МХТ. Но Ирина Петровна со съемки... ушла. Ей не понравилось, что гримерка на втором этаже. Просто развернулась и пошла к машине. Я рассвирепела: «Всем стоять, пусть идет!» — приказала своим сотрудникам. Но они все равно за ней рванули, и... уж она им показала небо в алмазах, сказала крепко!.. Я разрыдалась. Я ее уже любила, и от произошедшего было больно. Но не позвонила. Пошла на принцип. Так бы все и закончилось. И тут через месяц (!) звонок. Без вступлений: «Девочка моя дорогая, я тебя обидела, прости меня». Оказалось, в театре Мирошниченко встретила присутствовавшую на съемке фотографа МХТ, которая ей рассказала, что я плакала. И все. Мы поговорили, она мне объяснила: «По лестнице туда-сюда, подниматься уже тяжело. Ну не могла же я при всех это сказать». В общем, с тех пор стали общаться по-другому. А потом я оказалась на ее дне рождения, первом из многих для меня. И увидела людей, которые, поднимая тост, говорили: «Знакомы десять... Двадцать... Тридцать лет». А я — всего год! Наверное, действительно последняя вошла в эту компанию. Со многими общаемся. И, надеюсь, будем общаться в память об Ирине Петровне...

Вы знаете, мне здесь хочется рассказать о реальной Мирошниченко именно потому, что я ее такой люблю, ценю, вспоминаю. Я не хочу памятника. Мне дорога именно она настоящая. В ней жило все: и величавая Примадонна, умение эффектно одеваться, высокая культура поведения в Святых стенах Театра, стремление помочь, потребность сопереживать, позитив. Вот это ее: «Ой, как хорошо! Ты посмотри, какой вид, какая погода!» Я просто физически ощущала ее силу, энергию, и это всегда энергия успеха, уверенности, красоты... И были будничность, забота о самом прозаичном, суета, когда телефон звонит 20 раз подряд, как колокола. Это значит, решается какая-то проблема — свистать всех наверх! — вся Москва на Ирину Петровну работает. И это тоже она. И надо принимать. Только тогда можно говорить о дружбе, а тем более о любви к человеку. Непростому, яркому, непокорному... И действительно очень, очень красивому во всем, всегда, в любых мелочах. Меня восхищало, что в ее сумке нет ни одной случайной, неряшливой или сломанной вещи. Даже лекарства она носила в специальной таблетнице «Луи Виттон»! Ее появление на улице никогда не оставалось незамеченным. Молодежь, может быть, и не узнавала, но чувствовала: это непростая дама. Мне нравился, когда она немного замедлялась, мягкий свет ее серых глаз, которые смотрели куда-то вдаль, в них светились мудрость и печаль одновременно. Нравились все ее характерные интонации в разговоре, ее знаменитое фирменное «И!» при смехе, которое никто не мог воспроизвести, похожее на писк какой-то заморской птички... Ее неожиданный, меткий юмор, какое-то острое наблюдение, характеристика. Например, смотрит на мобильный телефон, номер незнакомый: «Так... Это деньги звонят!» И действительно, оказывается, ее приглашают на выступление. Она умела жить, умела устроиться, ей было абсолютно комфортно в Москве, в своей квартире. Вот это тот случай, когда на склоне лет человек ДОВОЛЕН, он абсолютно на своем месте. И хотя Ирина Петровна по жанру и говорила иногда в телепередачах, что о чем-то жалеет, но я думаю, она практически ни о чем не жалела. Все было правильно.

Она из тех людей, которые как большая планета затягивают в свое гравитационное поле тех, кто оказывается в их орбите. И люди начинают как спутники двигаться по заданной траектории, вокруг них. Она везде создавала свой мирок, в любую, самую полевую обстановку привносила свой уют. С молодости, отправляясь на съемки, всегда с собой везла кучу вещей — какие-то термоски, кофеварки, косметички. Все разложено по сумочкам, все в наличии, на все случаи жизни! Помню, меня потряс ее рассказ о том, как она два месяца жила в поезде. В девяностые было принято «чесать» с гастролями по городам. Артисты садились в поезд, почти каждый вечер — концерт в новом городе, все живут в купе. Ирина Петровна заранее осмотрела «сталинский вагон» — такой он был старый. Привела своего Славика (он ей всегда помогал по хозяйственным работам), он всё купе переделал, обшил, все дыры законопатил. Потом она поехала в ортопедический салон и купила себе матрас! И так далее... В первую же ночь произошел скандал. Это моя любимейшая история!

Ирина Петровна проснулась в 5 утра от того, что в купе лежит иней и от дыхания идет пар. Оказалось, что ночью проводницы спали и переставали топить (пользовались углем, по старинке). Все мерзли и ежились под одеялами. Но только не Мирошниченко. Надев шубу, она пошла к проводницкому купе и начала кулаком долбить в дверь. Ей не сразу открыли... Потом начали объяснять, что угля нет, его не хватает. «Значит так, я даю деньги, чтобы сразу, прямо сейчас был уголь! И чтоб каждую ночь топили!» На следующую ночь коварные проводницы натопили так, что нечем было дышать, люди начали зимой открывать окна. «Это все Мирошниченко! — ругались артисты. — Ей, видите ли, холодно!» Опять началось воспитание персонала... Это все усугублялось тем, что такса артистки путешествовала с ней и иногда не в отведенном месте ходила в туалет. В общем, через неделю весь персонал в поезде ходил строем: температурный режим в норме, за собакой убирали, улыбались, кормили, поили. И так было всегда и везде, где бы ни жила или ни ехала Мирошниченко. Все начинало крутиться и работать на нее.

Ирина Петровна и вокруг своей дачи все учреждения и всех соседей «построила». А что делать... Ей, например, не нравилось, что из окон находящейся неподалеку фармацевтической фабрики идет специфический запах. От которого у нее, аллергика, возникали неприятные ощущения. Ирина Петровна позвонила директору фабрики... Это нормальный поступок для нее. Разобралась в ситуации. Оказалось: в цехах вентиляции нет, работники вынуждены открывать окна. «Установите людям кондиционеры, — потребовала артистка. — Если нужна помощь, говорите!» Директор, конечно, этого не сделал, но когда Ирина Петровна приезжала на дачу, окна в цехах, как по мановению палочки, закрывались. Иначе сыпались звонки... Дачу «охотники за наследством», комментаторы-юристы, уже оценили в миллионы рублей. Вот только не знают, что она была не в собственности, а всегда арендовалась у государства...

Да, Ирина Петровна была требовательна к тем, кто ее обслуживал. Изучив «пунктики», я стелила солому. Вот, например, заказали такси, я заранее заглядываю в салон: «Парень. Ты жить хочешь?» — «Дэвушка, канешна хочу, зачем пугаешь, да?» — «Тогда слушай. Сейчас придет женщина. Чтоб все делал, как она говорит. Молча! Иначе будет плохо, понял?» Ну и через 15 минут водитель все понимал... Ирина Петровна была непростым пассажиром. Она как бы сама находилась за рулем, руководила движением, навигатор — презирала! «Что ты в эту машинку тычешься? Говорю, сюда поворачивай — я 40 лет за рулем, знаю Москву». Она досконально знала правила, прекрасно парковалась, бывало, поругивала водителей-недотеп. Я любила с ней ездить. Мирошниченко красиво смотрелась за рулем. Надевает кожаные перчатки, шляпу, своим острым глазом смотрит в зеркало. Рулит уверенно. Хоть кино снимай! Задом сдавала по встречке, в горку, ругая меня на чем свет, потому что штурманом с презренным навигатором в руках была я... Все это теперь вспоминается с доброй улыбкой. Я ради нее готова была стены раздвигать.

Раз на спектакле, где сидели как зрители, она начала ерзать: «Здесь где-то есть лилии. Я сейчас задохнусь, смотри!» А все свои знали, что у актрисы на них аллергия. Я тихонько подошла в темноте к зрителям: «Друзья, не могли бы ваши цветы вынести из зала?» — «Вы серьезно?» — «Абсолютно, сейчас все обьясню...» И вынесли! А уйти со спектакля Мирошниченко не могла, потому что это была постановка Михалкова. Она задохнулась бы, но не вышла.

Часто ездили в Академию Никиты Михалкова. Надо сказать, это не очень известная страница жизни актрисы. Она была великолепным преподавателем. Это — дар. Студенты ее обожали. Михалков уважал безгранично. Раз как-то, когда сидели за столом после спектакля, она принялась его учить, что-то советовать. Одна сотрудница академии сделала замечание: «Как же вы так говорите с Никитой Сергеевичем...» — «Вы меня не учите. Я Никиту знаю вот с таких, мы с ним 62 года знакомы. Говорю как есть». И Михалков молчанием подтвердил — имеет право советовать и даже учить. Я не знаю коллег, которые бы ее не уважали. Может быть, не все любили. Но уважали. И тут стоит напомнить о ее корнях, о ее напитанности великими мастерами. Я абсолютно точно чувствовала разницу, когда мы идем по улице и когда заходим в театр. А она иногда в него заходила просто так. Ирина Петровна преображалась, становилась светлее, собраннее. Она эти стены любила, и они ей давали энергию. Как не любить? Можно ли представить, что она застала ПЯТЬ худруков и всегда была в гармонии с коллективом и руководством, всегда на волне...

Девочкой работала с Борисом Ливановым. Пришел Олег Ефремов, все повернулось в другую сторону, она и здесь — в первых рядах. Сразу главные роли. Много мне рассказывали баек про ее отношения с Ефремовым. Но я абсолютно точно знаю, что его любимой актрисой она была только потому, что соответствовала требованиям. Жесточайшим, бесчеловечным порой. На первое место ставить театр. Быть готовой ввестись в новую роль за два дня. Плевать на сон, на отдых. Не иметь личной жизни. Служить театру! Она Ефремова никогда не предавала и никогда так и не исповедалась об их отношениях. Олег Николаевич раз чуть было ее не предал... Об этом вспоминал Роман Виктюк, которому, когда актриса долго лечилась после автокатастрофы, худрук предложил ввести новую актрису. И вообще встала речь о замене. Виктюк поднял скандал и доказал Ефремову (очень авторитарному и не любившему, когда на него давили), что надо ждать. «Ты прав. Я опозорился, — заявил Ефремов и позвонил актрисе: — Ирина, твои роли будут тебя ждать». Вот ради этих ролей она и встала.

Пришел Табаков — Ирина Петровна, потухшая было, потому что Ефремов долго болел, снова расцвела. Не столько от обилия ролей, сколько от отношения этого невероятного человека. Всем известно, что Табаков помог миллиону людей. И Ирине Петровне тоже. Ей нужны были редкие лекарства для мамы, он их достал. Мама — это особая тема, мы с ней всегда, в каждом материале писали о ней. Екатерину Антоновну знал весь МХАТ, она всегда присутствовала на премьерах. Прожила долгую жизнь, в заботе, тепле, как сказала одна близкая подруга И.П., «умерла с маникюром и педикюром на руках и ногах». К сожалению, после этого на актрису свалилось наказание под названием «отчим». Он 15 лет гадил в прессе, еще я это застала, рассказывал ужасы, дискредитирующие актрису. Все никак не мог пережить, что квартира после смерти Екатерины Антоновны не досталась ему, Ирина Петровна ее сдавала. «Ну почему, почему вы хоть раз ему не ответите? Ведь все ложь!» — «Мне кажется, если я хоть раз что-то скажу, начнется такое... Нет, это недостойно памяти мамы». И молчала, терпела. Она вообще за всю жизнь не осудила в прессе ни одного коллегу, ни одного родственника. Для нашего актерского мира это редкий случай. Потому и не было у нее врагов. Во всяком случае, я этого не знаю.

А память о семье для нее была святое. Но семья — это папа, мама, брат. Это не бывшие мужья и не более дальние родственники. А о родителях и брате вспоминала как о живых, всякий раз, когда проезжали мимо мест детства. А еще она своих любимых животных провожала как людей. Хоронила на специальном кладбище и памятники им ставила... Кот, который еще маму помнил. Любимая такса, которая с ней полстраны объездила. И всегда ждала ее в гримерке, когда Ирина Петровна уходила играть. Вот это все и была ее семья. А когда мы познакомились, уже давно никого на свете не было. Ирина Петровна сознательно и смиренно несла одиночество. Она им не тяготилась и в нем нуждалась: прийти после спектакля домой, отдохнуть, чтоб никто не мешал. Но она же его и бежала, беспрестанно работая, соглашаясь на выступления, рассылая открытки в 10 утра по «Вотсап», придумывая праздники для друзей.

Помню ее зажигательные дни рождения, однажды мы поплыли на теплоходе по Москве-реке. Я все подметки стоптала, танцуя под ее «Мишку». Она всегда для нас пела, мы танцевали. Всегда щедрое угощение. А иногда праздники устраивались и просто так, без повода. Чтобы купить новое платье, нарядиться, выступить, чтобы пообщаться с друзьями. Ей нужны были эти встречи. И сейчас только понимаешь, как они были необходимы всем нам. Мне был нужен такой друг, чтобы становиться лучше. Правда. Есть знакомства, которые нас делают мелочными, склочными, делают нас хуже... А с ней я проявляла такие качества, на которые могут сподвигнуть только восхищение и любовь. На один из последних дней рождения я подарила актрисе книгу с подборкой своих рецензий на спектакли и рассказов о ней. С месяц не было отклика, Ирина Петровна побросала пакеты с подарками в угол и долго их не разбирала. И тут в три часа ночи получаю такое письмо от нее: «Ночь, проснулась, встала... Чувствую себя плохо, а завтра уже День города, два концерта... Думаю, надо как-то отвлечься. И тут вижу пакет... Что это? Вынимаю и... Начинаю читать... Милая моя Анжелика! Сердце сжалось от грусти и нежности. И столько тепла, понимания, и так жаль, что не увидела это раньше. А может, Бог помог — вовремя! Такой подарок, твое поздравление, искреннее, трепетное... И так захотелось быть такой, какой ты меня видишь!.. Глоток чистого родника, нежности и добра!..» И длинное письмо. Как можно не любить такого друга? Такого человека? А вот одно из последних ее сообщений, после поздравления с днем рождения: «Спасибо родная и дорогая моя девочка! Настоящая Анжелика! Это имя тебе невероятно подходит. Я рада, что ты вошла в мою жизнь легко и радостно. Так и будь в ней! Целую и до встречи. Твоя И.П.». Всю переписку за все годы храню. И буду хранить всю жизнь...

Она была первым человеком, который поверил в новый формат журнала «Караван историй», в котором артист может говорить о творчестве. Cказала: «Я не глядя пойду на обложку журнала! Я тебе доверяю». Рассказала, что лет десять назад с ней уже пробовали сделать интервью, но то, что она дала, оказалось «неформат». Конечно, от Ирины Петровны ждали рассказа о личной жизни. «А я дождусь другого формата! Пусть пройдет много лет... Я доживу!» — сгоряча заявила тогда актриса. «И вот, дожила...» — со смехом резюмировала она в нашем разговоре. Всего лишь год с небольшим назад вышла наша обложка в этом самом журнале с ней, и это было ее последнее интервью.

А в чем удивление? Скажу. На ее 75-летнем (не последнем) юбилее ведущий вечера сказал: «Есть два человека в России, которые будут всегда. Среди них Ирина Петровна». Все засмеялись, понимая шутку, потому что да, вот такая она, непотопляемая, регулярно справляющая юбилеи. Некая константа, которая для многих артистов МХТ была всегда. И, наверное, я рассчитывала отмечать и ее 85-летие, и 90-летие... Служить ей долгие годы. Но! Я знала, догадывалась... Когда Ирина Петровна стала отгораживаться от коллег и знакомых, не выходить из дома, отменять спектакли! Это было настолько ей несвойственно. Ей, которая и дня не могла прожить без общения, без родного театра... Я не знаю, что произошло. Все друзья думали, она тяжело больна. Но ведь, насколько знаю, не было тогда еще никаких несовместимых с жизнью диагнозов... Была ТОСКА, какая-то вселившаяся в нее печаль, которая отгораживала ее от мира. Мне кажется, Ирина Петровна где-то в глубине души чувствовала, что уходит. Что что-то будет... И то, что в такой ситуации она отстранилась от людей, тоже ей несвойственно... Она молчала. Видимо, настолько велико было осознание неизбежного, что все теряло смысл. Все отходило... И вот это ее мужество перед ужасным открытием, перед раскрывающейся перед ней бездной меня потрясло.