ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Dec. 27, 2019

культура: Мы беседуем в Театре имени Ленсовета, где Вы служите около полувека. Помните, как проходило прослушивание у Игоря Владимирова в 1972-м, было страшно?

Боярский: Вы просите вспомнить время великих режиссеров и невероятной востребованности театров. Напомню несколько имен, помимо Владимирова: Товстоногов, Агамирзян, Корогодский. И... я пробовался повсюду, кроме Ленсовета, куда я изначально, будучи уверенным, что вот-вот буду актером Пушкинского театра, пришел подыгрывать своему сокурснику. Но в результате судьба сложилась так, что я решил прослушаться и сам, волнение было как на экзамене, к тому же я не знал стилистику Игоря Петровича и, конечно, играл совсем не то, что ему требовалось. Он очень морщился, с трудом, думаю, дотерпел до конца, потом спросил, могу ли я петь. А я умел петь, играть на рояле и гитаре! Одна из песен, пришедших мне в голову в тот момент, была написана Геннадием Гладковым, а они с Игорем Петровичем дружили. Наверное, поэтому Владимиров смягчился. Так совпало, что ровно в тот момент театр искал парня, который может играть на гитаре, поскольку назначенного на роль в спектакле «Вот какой факт получается» актера забирали в армию. В итоге судьба мне улыбнулась, и я сразу же был принят в труппу и назначен на роль. Потом наступил этап привыкания. Сейчас я могу ходить в театре с закрытыми глазами, а тогда не получалось с первого раза дверь открыть в нужную сторону, все время спрашивал, где находится гримерная. Из актеров был знаком только с Алисой Бруновной Фрейндлих, которая ранее играла в Театре имени Комиссаржевской с моим папой. Но я быстро подружился с молодыми актерами и до сих пор со многими держу связь, затем подружился с Алексеем Петренко и Анатолием Равиковичем. В общем, не являлся поклонником Театра Ленсовета, но, как только попал в него, все, что там происходило, стало мне родным и близким.

культура: Изменился ли зритель за прошедшие десятилетия?
Боярский: Мне сложно сказать, наш зал по-прежнему полон, но я же играю, поглощен этим, поэтому не могу рассмотреть лица, понять, кто эти люди. Да и ненужное это занятие — пытаться понять, воспринимают ли мою игру. Я играю так, как могу, пока мой стиль актуален, залы набираются. Если же рассматривать глобально и задаваться вопросом, чего хочет современный зритель в массе — то, конечно, люди изменились за полвека. Потому что ни один драматический артист не соберет Ледового дворца, но его соберут стендаперы. Я не против их творчества, просто не понимаю столь выраженного перевеса внимания. Зачем люди идут на стадион — ясно, сам бы в случае интересного матча пошел на него, но причины паломничества на дешевую режиссуру или пошлые шутки осознать сложнее.

культура: В каком-то смысле это проявление свободы.
Боярский: Тоже так думаю... Знаете, когда я был совсем юношей, в доме слышал периодически фразу: «Это неприлично, Миша». Эта фраза служила главным ограничителем во всех поступках. Сейчас люди, вероятно, стали свободнее, но неправильно, как мне кажется, поняли, в чем состоит свобода. Истинная ее суть в возможности сделать все, что угодно, но при этом иметь внутренний стержень, который удержит от пошлости. И смелость в искусстве должна быть оправдана хорошим вкусом.

культура: Но, с другой стороны, публика в театрах и на стадионах со стендаперами — разные люди.
Боярский: Однако и голосование за вид досуга, за уровень культуры в каком-то смысле происходит ногами. Хочу подчеркнуть, что не высказываю суждение порядка хорошо это или плохо, просто говорю о тенденции, которую мне не понять, как, впрочем, и концептуальный театр.

культура: А каким должен быть театр?
Боярский: Театр — это донесение чувств и мыслей через артиста. Актер — базис театральной постановки. Сейчас же достаточно сильно выражены эксперименты на сцене, режиссер развлекается креативом, актерская игра уходит на второй план, а может, и на третий, есть ведь еще концептуализм в сценографии. Тенденция, приходящая на замену, мне не близка. Если бы я юношей увидел спектакли, которые сейчас в большом количестве идут в Петербурге и Москве, никогда бы не решил стать актером.

Я хорошо знал труппу БДТ, там боготворили Георгия Товстоногова, но все равно на сцене царили актеры. Он их направлял, но раскрашивали палитрой спектакль они. Поэтому мы и помним до сих пор Смоктуновского, Стржельчика, Борисова. Люди, которые их видели на сцене, рассказывают следующим поколениям об их игре. А почему? Товстоногов позволял им выражать себя на сцене. И в конечном итоге у героев Достоевского лицо тех актеров, которые нам рассказали их историю.

Раньше, когда обсуждали спектакль, говорили об актерской игре, а сейчас — о смелом режиссерском ходе. При этом, уверяю, Товстоногов и Владимиров останутся в истории мирового театра на века, а фамилии смелых режиссеров мы не вспомним через год.

культура: Жестко!
Боярский: Увы, я консервативный человек в искусстве и жизни. Не пользуюсь гаджетами, не хожу в интернет, привык общаться с людьми. Так что у меня серьезные разногласия с эпохой.

культура: Неужели общество так ускакало вперед? Я вот тоже не люблю гаджеты.
Боярский: Поздравляю, вы тоже вне современности! Вы заметили, что целая страница современного актерского мастерства — искусство разговора в кадре или на сцене по телефону? Почему? Мне кажется, потому что взаимодействие с телефоном пронизывает всю жизнь современных людей.

культура: У Вас было представление об актерской профессии благодаря родителям?
Боярский: Я ведь видел кулисы с младых ногтей, мои родители — актеры Театра имени Комиссаржевской, поэтому часто наблюдал за ними и их коллегами. И мне казалась компания азартных людей, актеров, с невероятно смешными анекдотами и теплой атмосферой, пределом мечтаний. По сути, я не очень хотел быть артистом, понятия не имел, смогу ли хоть чему-то научиться в институте, есть ли у меня талант, и понимал, что, наверное, в любом случае буду годами играть «кушать подано», знал, что не будет денег, но мне хотелось быть причастным к этим замечательным людям!

культура: Вы говорите, что попали на прослушивание в Ленсовете случайно, а как вообще относитесь к категориям случая и удачи?
Боярский: Они существуют. Думаю, случай подворачивается многим, а дальше важно им воспользоваться, разглядеть и воспринять знак судьбы. Действительно, первый мой шаг во взрослой жизни был случаен, но он и закономерен, все-таки за моими плечами было 11 лет музыкальной школы, и они должны были как-то проявиться, вот и выразились в случайном приходе к Игорю Владимирову. Забавно, конечно, — у меня ведь и мысли не было, что театр поющий. Хотя на тот момент я даже в Театре музыкальной комедии пробовался, меня не взяли, сказали: «Лечите голос, а потом приходите». Но, слава Богу, я его не вылечил. Ведь Игорь Владимиров стоял у истоков жанра мюзикла в нашей стране. При этом с ним сотрудничали лучшие композиторы Союза — Гладков, Колкер... Так что случайно моя любовь к музыке нашла лучший дом.

И в кино мне везло, но почему? Во многие фильмы предпочитали взять актера, который поет сам, а не открывает рот под фонограмму. Поэтому я считаю, что судьба обращает свое внимание на человека, когда он готов к ее подаркам.

культура: Вы упомянули музыкальную школу. Речь, похоже, идет о школе при петербургской консерватории, то есть лучшем, но самом строгом учебном заведении в городе на Неве. Вам нравилось?
Боярский: В самой лучшей школе были не самые лучшие ученики. Конечно, было не всегда легко, и я не стал профессиональным музыкантом, как и многие другие. Кто-то из класса даже математиком стал. Школа давала очень объемное и качественное образование с классическим прицелом, и в этом была вся суть: грамотные профессиональные музыканты, выпускающиеся из школы, шли в разные направления и, если их профессия соприкасалась с музыкой, вдыхали в свое творчество максимум полученных в юности знаний.

культура: А ведь Вы еще и в поп-группе пели, это было отголоском музыкальной школы?
Боярский: Да, я начал выступать в «Кочевниках», мы туда пришли с моим приятелем из школы, скрипачом Георгием Широковым. На тот момент там не было ни одного профессионального музыканта, и наш приход был очень кстати. Я играл на гитаре и клавишах, а мой приятель — на бас-гитаре.

Такие группы были общей тенденцией того времени. Каждый двор, школа, институт создавали свою группу. И, конечно, в этом было огромное количество дилетантства. Тем более, все пытались сами писать песни. Мы все хотели быть как битлы. Группы постепенно рассыпались из-за отсутствия развития. Но все-таки под влиянием «Битлз» появились в нашем городе и талантливые музыканты, которые раскрасили музыкальную палитру всей страны: гениальный композитор Виктор Резников, уникальный тенор-альтино Алик Асадуллин, который стал первым исполнителем отечественной рок-оперы.

культура: Мы обсудили театр и музыку, остался кинематограф. Вам больше нравится играть отрицательных или положительных героев?
Боярский: У меня за плечами всего пара отрицательных персонажей. Но я скажу так: нравится играть хорошо прописанные роли. Вот в «Гардемаринах» роль отрицательная, но обладает всеми романтическими качествами, присущими герою. Его судьбу выстраивает любовь к женщине, а его враги достойны того, чтобы с ними сражались. И, конечно, у меня много наполненных музыкой фильмов, а когда музыку к роли пишет гениальный композитор, плохо сыграть невозможно. Помните, в «Собаке на сене» звучит мелодия и ведет за собой.

культура: «Собака на сене» — один из моих любимых фильмов, знаю его наизусть. Расскажите, пожалуйста, о съемках.
Боярский: Роль Теодоро — как раз проявление категории везения. Меня пригласили по телефону. Пьесы Лопе де Вега, наверное, были прочитаны мной в качестве обязательного материала еще в институте, но, как все, я не особо обратил внимания на текст. Позвали на одну из главных ролей, хоть и не главную, роль Рикардо. Я пришел, померил костюм и вскоре уехал с театром на гастроли в Киев. Туда мне пришла телеграмма, в которой сообщалось, что меня приглашают уже на роль Теодоро. А я толком и не понимал тогда, какая серьезная разница между этими ролями!

В общем, естественно, я согласился на смену героев. Песни Геннадия Гладкова нужно было записать до фильма. Они оказались чрезвычайно симпатичными! Вообще, как только появлялся музыкальный материал, я зарывался в него с головой, мне безумно нравилось. Кстати, помимо своего героя, еще я слегка озвучил Тристана и графа Федерико, спев по песне за Армена Джигарханяна и Игоря Дмитриева. Думаю, никто и не заметил, когда смотрели фильм! А дальше я познакомился с Тереховой, и мы поехали сниматься в Ялту. У нас с Маргаритой Борисовной были долгие притирки друг к другу, я ее побаивался, все-таки известная актриса. Но именно она защитила неопытного актера, когда после первых трех дней съемок меня хотели отстранить за профнепригодность. Сказала, чтобы дали ей время со мной поработать.

культура: Неужели плохо играли?
Боярский: Думаю, действительно не особо блистал. Там ведь не было советчиков, каких-то серьезных репетиций. То есть я оставался тет-а-тет со своими умениями и видением, как нужно играть. У меня не было особого опыта в съемках. За плечами лишь мелкие роли и только пара серьезных, «Мосты» и «Старший сын». А ведь это целая наука — понимать, где стоит камера, когда ты вываливаешься из кадра, что такое крупный план.

Рад, что в результате «Собака на сене» стала удачной картиной, несмотря на мою юность и неопытность. Ян Фрид умел выбирать материал и подбирать команду для съемок. А после премьеры начали появляться предложения, так что фильм сыграл важную роль в моей судьбе. Но и до этого была лента, которая для меня очень важна, «Старший сын». Если бы меня спросили, в чьих пьесах я хотел играть — Лопе де Вега или Александра Вампилова, то мое сердце, конечно, принадлежит Вампилову. Но там был недолгий съемочный период, и фильм, конечно, не дал мне возможности научиться всему, чему хотелось. А в «Собаке» из-за неудач, конечно, пришлось себя мобилизовать максимально.

культура: Есть ли отличие в задачах актера, играющего в кино, и актера, играющего в театре?
Боярский: Цель одна — существовать правдиво, одновременно выполняя поставленные драматургом и режиссером задачи через точность действия персонажа, которого играешь. А для этого нужно разбирать роль, этому учат в институте. Но способы существования разные. В кино нужно меньше хлопотать лицом, так как оно под большим увеличением, золотое правило — сдерживать себя, для того чтобы быть более правдивым. А в театре можно наигрывать больше и на этом держать внимание зрителей, хотя это тоже путь неправильный. Еще нужно сказать, что в кино больше возможностей обмануть зрителя, поэтому там удерживаются не только талантливые актеры. Здесь многое зависит от оператора, свет выставляют несколько часов, режиссер стоит рядом и следит за правильностью игры. Но это мы уже касаемся разделения понятий «сниматься в кино» и «играть в кино». Вот Олег Стриженов играл в кино. Хотя с его природной красотой можно было просто стоять — и уже все были в восхищении. Но он играл. Умение играть в кино, наверное, принадлежит полностью драматическим актерам. Поэтому все мы плачем и смеемся до сих пор, глядя на героев Владислава Стржельчика, Павла Луспекаева. И их, умеющих играть в кино, всегда мало. А сниматься могут все: принял позу, покрутил головой — плюс талантливый монтаж. В кинематографе за тобой всегда команда, которая может испытывать эмоцию к снимаемому материалу, а ты как лицо, может быть, ничего и не чувствуешь, но они вытянут фильм своей эмоцией. В театре такого нет.

С другой стороны... Мне нравится то, что делает в кино Аль Пачино, и совершенно все равно — делает это он, как гениальный актер, или же творит команда. Для зрителя должно быть важно только одно, произошло ли в момент просмотра соединение с режиссером в единое целое.

культура: Вы исполнитель главных ролей в большом количестве музыкальных фильмов. Кажется, это целый жанр, возникший у нас в стране...
Боярский: Там, где заканчиваются слова, начинается музыка — такой была заповедь многих советских фильмов. И это началось задолго до того, как я стал актером. Вспомните «Волгу-Волгу» и «Веселых ребят». Эти фильмы по-прежнему владеют вниманием зрителей, ибо в них звучит гениальная музыка, и она заменяет слова, помогает почувствовать иногда уже устаревшие контексты, лояльно относиться к кинематографическим приемам того времени. Она переводит внимание зрителя в сопереживание. У нас музыка из фильмов остается навсегда в культурном коде страны. Наше отличие, например, от американских мюзиклов в том, что у нас музыкальная ткань идет через драму, у них — наоборот.

культура: Кино и театр закладывают архетипы в человека?
Боярский: Думаю, да. Как и литература, которая так или иначе является основой этих искусств. Как без «Ромео и Джульетты» можно рассуждать о любви? Признаюсь, мне ближе театр. Он является тем местом, которое позволяет людям заглянуть в душу персонажей здесь и сейчас, он раздвигает грудную клетку и показывает сердца влюбленных, страдающих, защитников, подлецов.

культура: То есть цель именно в эмоциональном наполнении зрителя?
Боярский: Думать нужно в шахматной партии, а чувствовать — глядя на сцену. Зритель должен уйти, не продумав, а пройдя по лабиринту чувств. Тогда возникает понимание диапазона человеческих эмоций. Вот объясните ребенку, что такое мороженое. Можно же? Вроде да. Но вы никогда не передадите ему восторга от вкуса, пока не дадите в руки эскимо. Мы начинаем искать любви только после того, как нам покажут, что это. И дружбу. Все начинается с книг, фильмов и театра. Мы еще детьми, через подражательство, мечтаем о верных соратниках и вечной любви. Недаром же все мальчишки играют в мушкетеров. При этом, заметьте, подсматривать за этими явлениями в жизни вы можете — и за влюбленными, и за друзьями, но никто не даст подойти и посмотреть под микроскопом все нюансы, а в театре и кино дают! Там вы заглядываете за пределы понимания и обращаетесь непосредственно к чувству.

культура: Но как эмоциональная составляющая помогает в формировании личности? Ведь выводы вроде бы делаются именно в формате мыслей.
Боярский: Важно не знать, что такое хорошо и что такое плохо. Важно это чувствовать.

культура: Тогда все же объясните, что такое дружба?
Боярский: Единственная возможность избежать одиночества. Друг — это одна душа на двоих, его нельзя обмануть, потому что он — это ты, и он чувствует тебя каждую секунду, знает твои мысли. А еще дружба — это работа, нужно уметь жертвовать собой ради друга.

культура: А любовь?
Боярский: Очень индивидуальное чувство, она бывает разной. Начинается у всех одинаково — красиво и эмоционально, ведь, кроме человеческих отношений, есть еще физиологические, которые доставляют огромную радость, потому что ты начинаешь владеть тем, кого ты любишь. Постепенно этот порядок эмоции заменяется на истинную любовь, когда не можешь помыслить без человека, которого любишь, свою жизнь. Она, может, менее эмоциональна, там нет синусоиды страстей, но зато ты обретаешь родного человека и равновесие в жизни. Мне кажется, очень важно найти свою истинную любовь и прожить одну жизнь на двоих.

культура: Любовь, которую Вы описали, помогает в профессии?
Боярский: Поначалу, когда стараешься произвести впечатление и доказать любимой свою состоятельность, право быть рядом, на этом взлетаешь и в профессии. Затем любовь становится базисом созидания, уюта и спокойствия.