Рэндалл Коллинз, известный американский социолог, определял цивилизацию как «зону престижа». Так, в своей статье Civilizations as Zones of Prestige and Social Contact он отмечает, что сильная цивилизация работает подобно магниту, который стягивает к себе периферию за счет создания так называемых «символических объектов».
Речь идет не только о культурных центрах, которые «производят» картину мира, но и об институтах, обеспечивающих социальную мобильность (проще говоря — работу социальных лифтов). Вместе они создают такую эмоциональную энергию, в которой и вызревает престиж, притягивающий к себе периферию. Таким образом, главным ресурсом для такой цивилизации выступает человеческий капитал, движение которого, как считает Коллинз, имеет два направления. С одной стороны, соблазняясь энергией престижа, люди начинают проникать в эту цивилизационную зону. А последняя, таким образом, насыщается новыми специалистами и идеями, в то время как коммуникационная среда становится все более сложной и многомерной. С другой стороны, начинается движение изнутри этой зоны престижа наружу. Это движение, по мнению социолога, обеспечивается силой мягкой экспансии, когда пограничная ойкумена начинает «вспахиваться» культурным и идейным ресурсами центра. Их несут за собой миссионеры, учителя или специалисты, выросшие и воспитанные внутри цивилизации. В итоге, резюмирует Коллинз, сильная цивилизация создает целую сеть глубоких культурных, гуманитарных и экономических контактов, непрерывно работающих на ее престиж.
Конечно, если погрузить эту концепцию в историческую реальность, откроется множество нюансов и сложностей, которые значительно снизят ее интерпретационную силу. Особенно, когда речь идет о становлении и расширении российского государства, которое было исполнено трагедий, чудовищных ошибок и досадных неудач. Однако суть расширения России объясняется коллинзовской моделью довольно точно. Поглощая или втягивая в себя новые территории и народы, российская цивилизация всегда стремилась обеспечивать их, с одной стороны, безопасностью, а с другой — правом сохранять свой быт, ритуалы и локальную культуру, получая при том возможность осваивать культуру центра, избегая жесткой ассимиляции, какую использовали те же британские или французские колонизаторы. Другими словами, престиж российской цивилизации, с которым она двигалась из центра наружу, всегда сводился к тому, что она двигалась под флагом универсальной идеи. Россия никогда не втягивала в себя периферию под знаменами национальной идеи или соблазняя ее особенным жизненным стилем, как это не без успеха удавалось США на излете прошлого столетия. Напротив, обеспечить единство в многообразии и осуществить колонизацию без эксцессов ассимиляции — так можно описать базовую идею или, если угодно, мечту распространения российского государства. Это престиж возможности оставаться самим собой даже после формальной интеграции в российское пространство. И без понимания этой формулы все нынешние разговоры по поводу бледности и слабости российской «мягкой силы» не имеют смысла. Показательно, что внутри процесса расширения российской цивилизации можно выделить три модели расширения — стихийная, имперская и федеративная (то есть советская), каждая из которых хоть и имеет свои исторические особенности, достоинства и недостатки, однако так или иначе подчинена этой сквозной логике мягкой российской экспансии.
Стихийная модель
«История России есть история страны, которая колонизируется». Эта известная формула историка Василия Ключевского, описывающая логику развития и расширения российского государства, как нельзя лучше подходит для характеристики первоначальной, стихийной модели экспансии, сложившейся в доимперский период. По сути, как считал Ключевский, периодизация российской истории — «это ряд привалов или стоянок, которыми прерывалось движение русского народа по равнине и на каждой из которых наше общежитие устраивалось иначе, чем оно было устроено на прежней стоянке». Причем факторы и география этого расширения всегда были разными. Например, в период феодальной раздробленности это движение было обусловлено вопросами безопасности и поиском новых пахотных земель. То же бегство людей и политического капитала из Киева было связано с тем, что последний так и не смог обеспечить свою безопасность перед лицом степи, а затем перед волной татаро-монгольского нашествия. Так начинается освоение территорий Верхней Волги, донского и средневолжского чернозема, с дальнейшим углублением экспансии на Европейскую равнину. К слову, нередко в авангарде этого географического распыления были отшельники, уходящие в глубь лесов, вокруг которых затем складывались монастыри, а вокруг монастырей — новые города. Итогом же этого масштабного движения славянских народов стало появление удельно-княжеского типа власти. А итогом борьбы между княжескими столами — возвеличивание Москвы и становление Московской Руси, в логике расширения которой господствуют уже иные мотивы — главным образом, экономические. Так, после завоеваний Ивана Грозного, когда в Московскую Русь были включены Казань и Астрахань, под контролем оказался выгодный с торговой точки зрения Волжский путь через Великую степь. А после сокрушения Сибирского ханства и превращения монголоязычных ламаистских калмыков в вассалов Москвы открывается большой путь на Восток. Весь XVII век прошел под знаком освоения Сибири. И это освоение, как показала дальнейшая история, было уникальным по двум причинам. Во-первых, движение по освоению Сибири поначалу во многом было стихийным. Например, знаменитый поход Ермака связан с частной просьбой купцов Строгановых, которые попросили атамана организовать поход против хана Кучума, вредящего их коммерческим интересам. А позднее освоение Сибири — например, после Смутного времени — шло путем перманентной миграции «охочьих» людей, то есть крестьян, посадских, казаков. Во-вторых, включая новые сибирские территории в состав царства, Москва не проводила на них жестокую колонизацию, подобную той, что была в Северной Америке. «Расширяясь на Восток, государство руководствовалось иными соображениями, чем те, кто осваивал Северную Америку, — объяснил «Культуре» Юрий Петров, директор Института российской истории РАН. — В Америке нужны были земли, ради чего индейцев отправляли в резервацию или истребляли. В России же земель было много, а государственный интерес был в том, чтобы новые народы исправно платили налоги. Поэтому в отличие от США в России ни один народ и ни одно племя не исчезло».
Именно поэтому, считает историк, расширение территории российского государства и присоединение других народов нельзя считать колонизацией, поскольку за присоединением народов следовало слияние элит, несвойственное для классических колониальных режимов. «Местная элита со временем становилась полноправной частью элиты центра, а затем — элиты империи, и это обеспечивало сплоченность государству», — замечает Юрий Петров. При этом в присоединенные территории сразу же отправлялись миссионеры, которые приносили местным народам письменность. Основывались монастыри, что становились местными культурными и образовательными центрами. Возникали новые города. Таким образом, расширение российского государства в первый период обеспечивалось не только классической скупкой лояльности в обмен на привилегии по отношению к местным элитам, с одной стороны, и требованием платить налоги в обмен на безопасность по отношению к локальным народам, с другой. Уже тогда Москва за счет миссионерской работы распространяла образование и культуру в тех регионах, которые переходили под ее контроль, создавая, насколько это было возможно, единое культурное пространство, толерантное к плюрализму. Так прокладывалась дорога к империи, где задачи по освоению и удержанию периферии приобретали иное измерение.
Имперская модель
«Проблема окраин» существовала в Российской империи с самого ее зарождения. Новые земли, присоединявшиеся после завоеваний, нужно было не только «юридически оформлять», но и интегрировать в общее культурное и политическое поле, заранее нейтрализовав в них всевозможные конфликты. А конфликты могли разразиться по множеству линий, прежде всего это были национальные и религиозные разногласия. В отличие от европейских государств, Россия не стремилась создать унифицированное пространство, скорее расширяла зону своего влияния. И эта задача требовала совсем иного подхода. Необходимо было создать привлекательный образ, показать, что войти в состав Российской империи — это благо и даже престижно. Одной из таких витрин для Европы стала Финляндия. После русско-шведской войны 1809 года Россия получила в свое владение Великое княжество Финляндское. Несмотря на то, что в манифесте о присоединении говорилось, что все жители, города, селения и крепости отныне должны были состоять в собственности российского самодержца, Финляндия получила широкую автономию. Прежде всего — право формировать правительство. А в 1860-х годах княжеству и вовсе было позволено решать многие вопросы по управлению землями самостоятельно. Еще большая свобода была закреплена в 1878 году, когда, согласно военной реформе, княжество получило право создавать собственную армию. К тому же лояльное отношение финнов к Российской империи подкреплялось и тем фактом, что после присоединения местные элиты практически ничего не потеряли ни в социальном, ни в материальном отношении. А многие финские дворяне и вовсе перешли на службу в России по собственному желанию. Пестрота народностей и религий в рамках одной границы, несмотря на доминирующее православие и русскую нацию, безусловно, привлекала. Ведь, с одной стороны, это позволяло находиться под защитой императора, а с другой — реализовываться в рамках имперских государственных институтов, не теряя своей самобытности и автономии. Другим стратегическим направлением империи в XlX веке был Балканский полуостров, «пороховой погреб Европы». В регионе к тому времени сложился клубок из разного рода противоречий: здесь сталкивались интересы европейских держав с Османской империей и интересы мусульманского мира с населявшими полуостров христианскими народами. Ситуация обострилась еще сильнее после русско-турецкой войны в 1878 году, когда на карте Балкан появился ряд самостоятельных христианских государств. Глава русского внешнеполитического ведомства при Александре II Александр Горчаков считал Балканы зоной жизненных интересов России. Ведь присутствие в регионе позволяло не только контролировать проливы, но и в целом закрепляло присутствие России в Европе. В тот период сложились и традиционные методы ведения российской политики на полуострове. Прежде всего — поддержка христианского населения и его требований, помощь в проведении переговоров с правительством Османской империи по конкретным вопросам. Но, помимо дипломатических методов, применялись и культурно-просветительские. Христианские жители Балкан могли получать образование в Российской империи. Русские учителя и врачи отправлялись работать на полуостров, а Православная церковь жертвовала немало средств на поддержку монастырей, храмов, и школ. Все это, вместе с готовностью защищать христианское население с оружием в руках, формировало образ Российской империи в регионе.
Империя наоборот
В 1958 году американский журналист Питер Грот написал: «Америка является страной с наиболее развитой индустрией рекламы, но, когда дело касается наиважнейш ей рекламной кампании — рекламы самих себя и демократического образа жизни, мы заметно отстаем от коммунистов». Озабоченность американского журналиста объяснима. Приближающиеся шестидесятые годы стали триумфом Советского Союза в борьбе за мировую идеологическую и политическую гегемонию. Но секрет этого успеха во многом скрывался во внутреннем политическом устройстве страны, и меньше — в ее умении выстраивать навязчивый пиар за рубежом. В наследство от империи Союз получил огромные территории и множество народностей, которые на них проживали. Централизованное устройство имперской России оставило за собой тяжкий груз социального неравенства и национальные противоречия. Разрешить их методами европейских империй, которые при завоевании новых земель просто подвергали их эксплуатации на благо колонизатора, не вкладываясь в развитие, значило бы воспроизводить в первом в мире социалистическом государстве порочную логику западных капиталистов. Идеологически заряженное молодое советское правительство не могло себе этого позволить. К тому же на первых порах требовалось сохранить целостность государства, и сделать это только при помощи военной силы было просто невозможно. Большевики изобрели иной способ включения бывших имперских земель в новое советское пространство. Начиная с 1917 года, идея объединения народов на основаниях религии и нации уступила место идее объединения на основе классовых интересов. Интернациональная повестка, минуя конфессиональные и национальные разногласия народов, стала доминирующей на территории бывшей Российской империи и противопоставила строительство советского государства логике нацстроительства других стран. По сути, Советский Союз предложил миру альтернативный набор универсальных и прогрессивных ценностей: модернизация, социальное равенство и интернационализм. При этом отказ большевиков от эксплуатации своей периферии и вложения в их модернизацию зачастую был даже в ущерб России, то есть главенствующей республике в Союзе. Как говорит в одном из своих интервью политолог Юрий Солозобов, Советский Союз был «империей наоборот». «Это была империя, где метрополия жила хуже, чем периферия, у которой было меньше прав, чем у периферийных колоний», — считает Солозобов. Объяснения такому механизму управления разнятся в зависимости от периода, который переживала страна. В первые годы, когда еще жива была вера в мировую революцию, Советский Союз стремился так притянуть к себе все страны, желающие обрести свободу, показывая им привлекательность советского устройства. Республики становились прообразами будущей жизни во «всемирном Советском Союзе». Например, Казахстан, за десятилетия прошедший путь из XVII века в настоящее, был блестящей витриной, привлекавшей сторонников Союза по всему миру. Чего нельзя было сказать в тот момент о европейских державах, по сути, консервирующих отсталость в своих колониях, что в итоге через несколько десятилетий и толкнуло их в объятия Советского Союза. Позднее, когда мировую революцию отложили в долгий ящик, появилась возможность протянуть интернационалистскую руку помощи тем самым бывшим европейским колониям, в которых активизировались национально-освободительные движения. Но чтобы быть привлекательными в их глазах, опять-таки миру было необходимо показывать масштабный и успешный модернизационный проект на своей территории. Это заставляло еще больше вкладываться в национальные республики, поддерживать развитие местной интеллигенции, корпуса научных работников и номенклатуры. Союз, как мы уже говорили, представлял собой «перевернутую империю», которая вкладывалась в свои периферийные земли больше, чем в центр, и тем была привлекательна. Именно это устройство, подкрепленное интернационалистским пафосом и коммунистическими ценностями, было концептуальным содержанием советской зоны престижа. Модернизированный советский Казахстан против британской Танзании выигрывал с разгромным счетом. Для продвижения своих ценностей и положительного образа за рубежом уже в первые годы советской власти была создана огромная сеть культурных и научных организаций. Важность идеологической и культурной экспансии Советы оценивали не ниже, чем дипломатическую работу, установление политико-экономических связей с мировыми элитами или военную поддержку революционных движений. В 1925 году было открыто Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС), у истоков его стоял легендарный нарком просвещения Анатолий Луначарский. Прежде всего целью общества было продемонстрировать преимущества советской культуры для иностранных государств. В ходе своей работы ВОКС организовывало заграничные поездки для творческой интеллигенции, международные выставки, а также продвигало советское искусство на зарубежных площадках. Это был прообраз народной дипломатии или «мягкой силы», как мы понимаем их сегодня. Проблема, однако, в том, что СССР не смог выдержать взятый темп. Как замечает в одной из своих статей Тимофей Бордачев, известный исследователь-международник: «Главной причиной распада Союза стала неспособность самой России дальше выдерживать давление возникших в его рамках обязательств». При этом исследователь справедливо добавляет: «СССР был уникальным экспериментом по преобразованию колониальной европейской империи XIX века в современное федеративное государство».
0
14.96
