10 декабря президент России Владимир Путин провел заседание Совета по правам человека (СПЧ), на котором члены совета предложили радикально изменить сразу несколько статей законодательства в целях его либерализации. Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников, впрочем, обращает внимание на то, что президент знает и что рассказал, а главное — что пообещал сделать в деле, а скорее в истории Ивана Сафронова.
Встреча с членами СПЧ проходила в онлайн-формате, но это ее не испортило (не потому, что ее с каких-то пор ничем нельзя испортить, нет). Обычно члены СПЧ сидят за огромным (круглым или овальным) столом, и некоторые, задавая вопрос, не только плохо видят президента (и тем более наоборот), но, возможно, даже не очень представляют себе, где он находится.
А сейчас всем было видно всех.
И тут, конечно, имели значение нюансы. То есть имелся список желающих выступить, и желающие не хотели бы, видимо, оказаться во второй половине списка, так как трансляция по «России 24» должна была идти два часа, а судя по тому, сколько людей хотели выступить, не уложились бы и в четыре. То есть нижняя половина списка в трансляцию не попадала.
— Уже вижу внушительный список желающих выступить. Как мы и договаривались, Валерий Александрович Фадеев (глава совета.— А. К.) на площадке администрации организовывал эту работу. И здесь у меня целый список, он очень большой, не я его составлял, это делал председатель нашего совета и, так скажем, человек, организующий работу совета, советник президента по этим вопросам.
Владимир Путин не хотел брать на себя ответственность за то, кто именно останется неозвученным и непоказанным. Для него это было почему-то важно.
— Но я обращаюсь просто сразу ко всем коллегам,— продолжил президент,— и хочу вас попросить выступать кратко, потому что мы примерно будем работать часа два, иначе уже потом фокус внимания сбивается, хотя обычно мы работаем даже чуть больше, чем два часа.
Надеюсь, Владимир Путин понимал, что, когда говорил и об этом, и о том, что если первые будут покороче, то больше членов СПЧ успеют выступить, просил о невозможном.
Валерий Фадеев заверил, что список выступающих и вопросов обсуждался даже на президиуме СПЧ (то есть и кто за кем), «так что список составлен на основе демократических принципов».
— Валерий Александрович,— оживился Владимир Путин,— хочу, чтобы вы подтвердили: я не принимал участия в составлении этого списка. Я вижу его впервые, прямо сейчас мне положили на стол! Но я постараюсь предоставить слово для выступления подавляющему большинству из тех, кто в этом списке есть!
Конечно, не принимал. Разве не было кому принять без него?
— Да, Владимир Владимирович, ответственность за список беру на себя,— сообщил Валерий Фадеев (на самом деле пару раз впопыхах назвавший президента, по-моему, просто «Вадим Вадимыч»).
Да просто на амбразуру бросился.
Сам Валерий Фадеев сосредоточился отчего-то на проблеме дистанционного обучения школьников. Он скрупулезно подсчитывал расходы школьников на компьютеры (исходя, видимо, из того, что в пандемию необходимости в компьютере ни у кого не было) и плату за трафик (тоже раньше никому и в голову не приходило пользоваться таким).
— Итого на круг,— он весь ушел в подсчеты,— если компьютер, скажем, эксплуатируется три года, то 10 тыс. в год, плюс трафик… получается тысяч 20 в год, а если в семье трое детей,— 60 тыс. …А если семья малообеспеченная?..
Зато никто не мог упрекнуть Валерия Фадеева в том, что он не занят правами человека, тем более такого человека, как ребенок.
— Еще одна проблема выявилась по поводу дистанционки — это растущее расслоение по успеваемости! — рассказал он.— В дистанционном режиме, условно говоря, отличники продолжают учиться и стараться, а вот нерадивые ученики, троечники, которые и так не проявляли особого усердия, теперь получили возможность практически не учиться, и это очень серьезная методическая и теперь уже и социальная проблема!
Богатые богатеют, бедные беднеют.
Валерий Фадеев, кроме того, изучил законопроект о распространении статуса НКО-иноагента на незарегистрированные общественные организации и на граждан. У Валерия Фадеева к нему много вопросов. И почти все они справедливые.
— Законопроект предполагает, что все средства массовой информации и, очень важно, все пользователи интернета при упоминании иноагента обязаны сообщать, что эта организация или физлицо — иноагент,— рассказал глава СПЧ.— Похоже, это будет чрезвычайно сложно сделать, особенно в части, касающейся интернета, в части, касающейся блогеров в интернете. Кроме того, законопроект запрещает вхождение иноагентов в общественные советы при органах власти.
О последней инициативе Валерий Фадеев тоже говорил по всем признакам с осуждением.
— В свое время Конституционный суд принял решение о том, что статус иноагента является лишь маркировкой, подразумевает дополнительную отчетность, но не дискриминацию. Возможно, как считают некоторые эксперты, предлагаемые ограничения в области общественного контроля могут быть трактованы именно как дискриминация. По нашему мнению, необходима доработка этого законопроекта.
По нашему — тоже.
Валерий Фадеев также участвует в войне с YouTube (вряд ли YouTube воюет с Валерием Фадеевым). Его беспокоит, что платформа блокирует у себя российские СМИ (200 русскоязычных каналов стали жертвами).
— Мы трактовали это,— разъяснил господин Фадеев,— как цензуру российских СМИ в интернете. Эти наши российские СМИ не нарушают российских законов, тем не менее на основе непонятных нам причин Google их блокировал. Это новое явление, и оно очень масштабное. Как в Советском Союзе был «самиздат» и «тамиздат»… Тут ни «самиздата», ни «тамиздата» не организуешь, контроль здесь тотальный и всемирный.
Сравнение было не очень доходчивым, а скорее на пустом месте запутывало дело. Может, Валерий Фадеев считал, что звучит красиво.
— Совет,— продолжил он,— первым заявил о необходимости перевести этот конфликт с американскими IT-гигантами в правовое поле. Первые шаги есть: в октябре прокурор Москвы потребовал через суд восстановить доступ к фильму «Беслан» на YouTube, а вчера в Госдуме принят в первом чтении законопроект о возможности блокировать за подобные действия YouTube, Facebook, Twitter.
Впрочем, Валерий Фадеев с поразительной легкостью признал абсурдность своего же предложения:
— Сегодня, для того чтобы затормозить работу Facebook, придется тормозить работу всего Рунета, что, конечно, недопустимо. YouTube широко используется в России: от продвижения музыкальных клипов до обмена информацией. В работе его российского сегмента заняты десятки тысяч людей, и они зарабатывают себе на жизнь. Как скажутся такие жесткие меры на деятельности этих российских граждан? Здесь нужна серьезная дискуссия, в том числе и технического характера: как защитить российские СМИ и российских пользователей от этой неожиданной цензуры со стороны американских IT-компаний?
Судя по выступлению самого Валерия Фадеева — никак.
Владимиру Путину не очень понравилось, что троечникам в условиях пандемии открылись дополнительные, а на самом деле и просто бескрайние возможности, то есть вообще не учиться.
— Что касается расслоения школьников — кто лучше, кто хуже… Надо учитывать эти расширяющиеся возможности сегодняшнего дня и выстраивать методики преподавания соответствующим образом,— резко отреагировал он.
Можно, например, использовать опыт московского правительства и заставлять троечников ставить мобильные постковидные приложения, по которым можно отслеживать их местонахождение в любой момент времени. Да и в Find My Kids их всех будет хорошо видно. А к четверочникам быть помягче, и к ним применять Zenly. Что касается отличников, будет достаточно, чтобы они открыли доступ к своим геоданным через WhatsApp.
— Что касается того, чтобы иноагенты входили в общественные советы органов власти! — заинтересовался Владимир Путин.— Звучит это странновато, конечно… Но я не могу себе представить, чтобы иноагенты в США пришли и потребовали, чтобы их пустили в общественный совет Госдепа!.. Смешно даже говорить!.. Или в Министерство внутренней безопасности (США.— А. К.). Вы понимаете, что это смешно, это невозможно просто себе представить! Можно представить, что у нас обсуждаются эти вопросы, но чтобы там это было возможно — это просто в голове не укладывается. Вспомните недавние события, совсем уже на слуху, когда наших граждан там в тюрьме держали, обвиняя их в том, что они иноагенты, без всяких на то оснований, кстати говоря. Без всяких оснований держали в тюрьме и пугали длительными сроками заключения.
Кажется, Владимир Путин имел в виду сейчас других иноагентов.
При этом у Владимира Путина есть универсальная формулировка, которой он неизменно пользуется на всех такого рода встречах и совещаниях: «Давайте посмотрим повнимательней». Она, конечно, подошла и здесь.
И подходила еще много раз.
По поводу блокировки YouTube предложение такое:
— Давайте, разумеется, будем делать таким образом, чтобы сами себе в ногу не стрелять. Будем развивать свои собственные сервисы, развивать свои собственные возможности, свои собственные сети, предоставлять качественные услуги у себя и не будем ограничивать людей там, где это совершенно не имеет никакого смысла. Я всегда исходил из того, что любые наши ответные действия не должны идти нам самим во вред.
То есть господин Путин не предлагает даже пытаться блокировать американские платформы.
Член СПЧ Евгений Мысловский начал с очень горячего. Говорил он резко и здраво, и если уж кто-то и должен выступить первым как профессиональный борец за справедливость, то и правда он:
— Последние 15 лет приходится констатировать, что рейтинг уголовного правосудия в России все падает, уменьшается, усыхает, как шагреневая кожа. Суды превратились в жалкий придаток предварительного следствия, а прокуратура при следствии словно прислуга при барыне: «Чего изволите?». Причем на это мнение не влияет официальная статистика. Следствием очень широко стали применяться методы, которые я бы назвал процессуальным терроризмом. Иными словами, усердие не по разуму.
Он напомнил про журналистку Ирину Славину, которая «совершила самосожжение у главного управления МВД по Нижегородской области. Самосожжению предшествовало проведение у Славиной обыска, с которым практически все средства массовой информации и связывают этот акт суицида. То, что Славина была психически не совсем уравновешена, сомнений не вызывает, но, по-моему, есть вопросы и к некоторым следователям и их руководителям. Они развращены полной безнаказанностью за свои психологические трюки по отношению не только к обвиняемым, но и к свидетелям».
Тут было не с чем спорить.
— Обыск у Славиной — это один из трюков, причем явно проведенный с согласия руководства следотдела, без которого невозможно производство этого действия,— продолжал Евгений Мысловский.— Ведь нужно было получить согласие на участие бойцов силового сопровождения, а это достаточно сложно. Тем более что речь идет не об организованной бандгруппе, а об интеллектуальном преступлении! От фигурантов этого дела вряд ли можно было ожидать силового сопротивления! Надо было организовать и собрать группу на выезд в пять часов утра, чтобы к шести утра быть на объекте. Надо было организовать транспорт... Все это выходит за рамки организационных возможностей следователей и возможно только с согласия руководства... Но насколько нужны были эти хлопоты?
— Славина ее фамилия? — переспросил президент, наморщив лоб.
Он знал, конечно, что последует вопрос про Ирину Славину. Но всякий раз, когда Владимир Путин хочет дать понять, что дело это не такое уж и резонансное и что он вообще-то не в курсе, потому что и не должен быть в курсе,— да, он всегда уточняет фамилию, прежде чем продемонстрировать свою осведомленность в деле.
— Против нее возбудили уголовное дело? Она была субъектом уголовного дела? — переспросил президент.
То есть уже понятно, что он знал подробности и что она была свидетелем. Евгению Мысловскому оставалось развести руками:
— Да нет, она была свидетелем! Просто ума не хватило у следователя пригласить ее к себе на допрос. Она с кем-то из журналистов явно была в контактах, пусть даже местными оппозиционерами… (Евгений Мысловский произнес это с некоторым неодобрением.— А. К.). Но почему-то у губернатора области хватило мужества встречаться с ней, обсуждать эти вопросы, а у следователя — нет…
— Я просто не понимаю, что было причиной тогда для суицида, если она не была даже объектом дела?
— Это психика,— признал Евгений Мысловский.— У человека психика… Кажется ей, что ее затравили…
— Понятно. То есть вы сказали, что она была психически неуравновешенным человеком.
— Конечно. Это явно трагедия. Вы знаете, по-моему, Фет говорил, что «нам неизвестно, как слово наше отзовется». Следователи должны же думать, прежде чем что-то делать, а их сразу начинают защищать!
— То есть это напрямую не связано все-таки с какими-то злоупотреблениями со стороны органов следствия или дознания?
— Нет, это связано чисто с человеческим фактором,— проговорил Евгений Мысловский, который сейчас сам словно побывал на небольшом и даже уютном допросе и в результате сам не заметил, как признал свою вину.
— Евгений Николаевич, я понял,— кивнул господин Путин.
И президент России выложил один из своих козырей на этой встрече. Не рано ли в самом начале? Да нет, так лучше запомнят:
— Вы сослались на работу Европейского суда по правам человека. Но другой институт, не менее уважаемый, Комиссия по эффективности правосудия при Совете Европы, совсем недавно в своем докладе указала на то, что российская система правосудия является одной из самых эффективных в мире, в Европе во всяком случае. Это ее оценки, совсем недавно на сайте вывешены.
Поди, как говорится, проверь. Уверен, пойдут и проверят. Уже, скорее всего, проверили.
Между тем Владимир Путин благосклонно отнесся к идее создать в России аналог Европейского суда по правам человека. Останется только записать в Конституции его приоритет над ЕСПЧ.
Член СПЧ Ева Меркачева попросила президента о широкой амнистии:
— Мы посчитали, что на сегодняшний день 85 тыс. осужденных до конца срока осталось меньше года, а поскольку карантин, как я говорила, сделал условия содержания более суровыми, чем подразумевалось в приговоре, пусть все они подпадут под амнистию,— написала и прочитала она.— Почти 40 тыс. из этих людей имеют малолетних детей, так пусть дети увидят маму и папу сейчас, то есть на год раньше. И тогда эта амнистия войдет в историю новой современной России как самая широкая, а 2020 год запомнится не только пандемией, но и актом высочайшего гуманизма.
Кроме того, она попросила президента поддержать два законопроекта:
— Один предусматривает для заключенных в СИЗО звонки и свидания с самыми близкими без разрешения следователя. А второй позволяет изымать тотальную переписку заключенного только по решению суда. Два года назад я рассказывала вам, что люди годами сидят в СИЗО и они не видят близких, они не могут им позвонить (такая история была и с Иваном Сафроновым, экс-корреспондентом “Ъ”, обвиненным в государственной измене. Ему не разрешили позвонить матери в день рождения.— А. К.). Следователь использует это как манипуляцию! Он так и говорит, что «дашь признательные показания, тогда я разрешу тебе позвонить больной онкологией матери», «пойдешь на сделку со следствием, я разрешу тебе увидеть ребенка». Это манипуляция, причем самым дорогим!
Второй законопроект тоже, по всей видимости, имеет право на существование:
— Они (следствие.— А. К.) апробировали на примере громкого дела экс-губернатора изъятие всей переписки и масштабирование этой порочной практики на других заключенных. Почему дед не может написать внуку? Почему жена не может прислать письмо мужу со словами любви? Почему?! Кто мы такие после этого, если позволяем системе следствия превращаться в каток, который беспощадно давит человеческие судьбы?
Все, что говорила Ева Меркачева, было по делу.
— Прошу вас выразить свою позицию по поводу вмешательства следствия в лечение заключенных,— продолжала она.— И раньше пытались это делать, но сейчас это стало почти нормой! Следователи не рекомендуют вывозить того или иного заключенного в больницу на консультацию или на операцию. Я, кстати, не встречала ни одного следователя СК, ФСБ или МВД, который был бы одновременно доктором медицинских наук. Но это не мешает им давить на тюремных медиков и фактически контролировать процесс лечения заключенных! Если так будет продолжаться дальше, я боюсь, что рядом с каждым СИЗО нам нужно будет строить кладбище!
Все содрогнулись.
В общественных наблюдательных комиссиях (ОНК) в регионах функционеры, на взгляд Евы Меркачевой, заняли места «людей с горячим сердцем, полных любви к ближнему» (а есть еще такие? — А. К.). И это тоже надо исправить.
Господин Путин всецело поддержал идею о том, что следователи не должны влиять на то, как лечить заключенных:
— Никакого вмешательства быть не должно. Это должны определять специалисты — медики, врачи. Я помню, в «Крестах» был, посмотрел: там зубы драли без анестезии! Но, слава богу, по-моему, ситуация поменялась. Конечно, только медики должны определять, где человека лечить, даже если он находится в местах лишения свободы.
Еще одна идея Евы Меркачевой понравилась Владимиру Путину:
— По поводу посещения родственниками — тоже надо либерализовать, конечно. Это как минимум не должно быть инструментом манипуляций со стороны органов следствия (надо надеяться, что в понятие «посещения» входит и понятие «звонки».— А. К.).
Амнистии, похоже, не будет.
— Теперь по поводу широкой амнистии, надо здесь внимательно посмотреть,— произнес президент.— Вы сослались на царскую Россию. Известно, чем царская Россия закончила, когда на улице оказалось огромное количество людей, выпущенных Временным правительством из-за решетки… Что началось на улицах наших крупнейших городов тогда… Надо только внимательно посмотреть и понять, как в принципе люди, в том числе потерпевшие, будут относиться к тому, что люди, совершившие в отношении них какие-то правонарушения, окажутся на свободе. Хотя как акт гуманизма — это, конечно, возможно для применения.
Нет, не будет.
Член СПЧ Галина Осокина старалась заинтересовать президента елкой желаний (в выходные этим уже занимались волонтеры). Она рассказала трогательную историю про 97-летнюю жительницу Ставропольского края Наталью Ивановну Донскову, чья жизнь в какой-то момент стала состоять из желания поговорить с президентом страны по телефону (и не у нее одной, с другой стороны, такое произошло с жизнью). После этого то, что Галина Осокина говорила про гуманизацию системы исправления и наказания («Сразу отправлять человека в преступный мир не нужно»), уже не имело никакого значения.
— Что касается этой женщины пожилой, которая хотела бы переговорить со мной,— да ради бога, я с удовольствием с ней переговорю, только телефон-то вы не оставляете,— высказался президент.— А то сказали — приглашаете в гости, сказали, что старушка-мама будет очень рада, но адреса не оставляете (процитировал Ильфа и Петрова, а не то что назвал Наталью Донскову старушкой-мамой.— А. К.). Как так? Телефончик дайте, ладно, назовите телефон…Телефон можете назвать?..
Дался ему этот телефон…
Галина Осокина знала только фамилию.
— Мы все ругаем-ругаем правоохранительную систему…— произнес Владимир Путин.— Давайте попросим сделать что-то хорошее: попросим директора Федеральной службы безопасности или министра внутренних дел найти Наталью Ивановну Донскову… Пожалуйста, помогите нам найти Наталью Ивановну.
Telegram-каналы нашли Наталью Ивановну, конечно, немедленно. Теперь это был пиар-повод уже почти для всех, и только для МВД и ФСБ — дело чести.
И после встречи с членами СПЧ Владимир Путин, конечно, уже звонил Наталье Ивановне. И что-то такое слышал от нее, и сам говорил.
Член СПЧ Павел Гусев говорил о необходимости защищать журналистов на митингах и объяснял, что они в общественном совете при ГУВД в свое время защитили всех с помощью ярких накидок: никого в них не трогали.
Даже подходить, видимо, опасались.
— В последнее время нас всех волнует то, что наши журналисты стали страдать за рубежом,— добавил Павел Гусев.
Раньше за рубежом очень страдали прежде всего советские журналисты — созерцая разложение капиталистического общества. Теперь начали страдать и российские — в целом от того же. Впрочем, теперь их еще и самих притесняют — за то, что страдают.
Понемногу очередь дошла, наконец, и до члена совета Екатерины Винокуровой. Она спрашивала прежде всего про Ивана Сафронова. Но сначала попросила о помиловании (не для себя). Она настаивала на том, что условием помилования не является признание вины. А именно на этом, в свою очередь, прежде всего настаивают в региональных комиссиях по помилованию. Екатерина Винокурова предлагает новеллу: вписать в закон, что «отсутствие признания вины не является основанием для отказа в помиловании». Кроме того, у нее есть еще один интересный почин: УДО с испытательным сроком, прежде всего для «наркопотребителей, которые первый раз попались и сразу же уехали на много лет».
Многие незнакомые люди, встреченные Екатериной Винокуровой почти в любом московском клубе, в ноги поклонились бы ей за эту новеллу, пусть даже не смогли бы встать после этого и остались бы полежать в ногах у нее. А имя ее стало бы нарицательным среди всех этих людей, и повторяли бы его всуе многократно без повода.
— По обвинению в госизмене несколько месяцев назад был арестован наш коллега, наш товарищ Иван Сафронов…— продолжила Екатерина Винокурова.— Он работал, кстати, даже у вас в кремлевском пуле (работал.— А. К.)… Статья «госизмена» нуждается в доработке…
Меньше чем про изменение закона Екатерина Винокурова не считала возможным даже начинать.
— Многие сведения, которые составляют государственную тайну, на самом деле находятся в открытом доступе… Перечень этих сведений, в свою очередь, засекречен,— рассказывала она.— Мы не можем понять, что нельзя кому разглашать… Сейчас статья прописана так, что госизменой является любая консультационная, материальная, нематериальная, иная помощь, которая в итоге приводит к тому, что она используется иностранными разведками во вред нашему государству… В итоге можно посадить весь СПЧ, потому что у всех есть знакомые иностранцы и мы не знаем, может ли кто-то из них быть завербован, кто-то не завербован… Можно сажать все журналистское сообщество! Журналисты общаются с иностранными коллегами… Посплетничал с иностранным коллегой о политике, коллега, оказывается, был завербован… Все, совершил госизмену… Перевел бабушку через дорогу, а бабушка несла санкционный список и была агентом ЦРУ… В принципе состав есть.
Может, Екатерине Винокуровой казалось, что ее примеры сверхдоходчивы. Она, конечно, искренне хотела помочь Ивану Сафронову. Но тогда не стоило так подставляться. Грех ведь было не воспользоваться такими масштабными преувеличениями.
— Институт помилования…— чуть ли не нараспев сначала произнес Владимир Путин.— Помилование подразумевает, что человек сначала осужден. Потом — признает он вину, не признает… Я не помню, по-моему, это в законе есть: что человек должен признать свою вину.
Владимир Путин все-таки не был в этом уверен.
— Иначе, если он не признает, чего его миловать тогда? — продолжил президент.
Это было прямолинейно, впрочем логично.
— Нет, Владимир Владимирович,— категорично прервала президента Екатерина Винокурова.— Ходорковский не признал вину, вы его помиловали!
Она, может, думала, что у него эта история со временем вылетела из головы. И в голосе ее я уловил даже некое торжество: она поймала президента.
На самом деле про эту историю господин Путин мог сам напомнить не только Екатерине Винокуровой, но и Михаилу Ходорковскому (тоже вряд ли нужно или тем более стоит).
— Нет,— еще раз покачала головой госпожа Винокурова.— Честно-честно-честно-честно.
Смысл был такой: уж поверьте мне… Ведь я же Екатерина Винокурова. Помиловали Ходорковского, значит, нет такого, что человек должен признать свою вину.
Проблема ее в данном случае была в том, что он-то был Владимиром Путиным. То есть человеком, который получил письмо от Михаила Ходорковского с просьбой отпустить того раньше срока (вряд ли, кстати, это вообще было оформлено в виде помилования).
— Он косвенно признал,— перебил ее президент.— Он косвенно все равно признал. В письме ко мне признал и попросил его отпустить, потому что у него мама болела, умирала… И я пошел на это… И помиловал его, чтобы он мог общаться с мамой (все-таки помиловал.— А. К.).
Он перешел к формулировкам статьи:
— Надо это проработать. Я в принципе против ничего не имею. Надо просто посмотреть повнимательнее (то есть как всегда.— А. К.).
Идея условно-досрочного помилования тех наркопотребителей, которые попались первый раз, не вдохновила Владимира Путина.
— Совсем даже не хочется туда забираться… Такая опасность… Для государства, для общества… Такая колоссальная опасность для молодежи… Во многих странах смертная казнь предусмотрена за распространение наркотиков. А вы предлагаете либерализовать это дело? Надо посмотреть…
На самом деле уже посмотрел.
— Теперь поясните, пожалуйста…— попросил президент.— Коллега, вы сказали? Сафо… Сафронов?..
Я подумал, что надо перешагнуть через это неизбежное уточнение фамилии и понять, что Владимир Путин на самом деле думает про это дело (или про его отсутствие).
— Кто такой?.. Че там?.. Напомните, пожалуйста…— еще раз попросил он.— Что там происходит?
— Он работал много лет, Владимир Владимирович, журналистом в издании «Коммерсантъ»…— рассказала Екатерина Винокурова.
— А, все… все…— махнул рукой президент.
— В том числе входил в ваш кремлевский пул… Потом стал советником главы «Роскосмоса»…
Ну да, про то, что Иван Сафронов после “Ъ” работал какое-то время в «Ведомостях», не вспомнит, наверное, теперь и сам Иван Сафронов.
— Его дело высветило проблему… Эти дела закрыты, и мы даже не узнаем, в чем этих людей обвиняют… За что они сели…— добавила госпожа Винокурова.
— Да, Лен, я понял,— сказал Владимир Путин Кате.
Но настоящая путаница еще не началась.
— Я вспомнил, о чем идет речь. Но его же осудили не за то, что он работал журналистом! — сказал вдруг президент.
Его, конечно, вообще еще не осудили.
— Не за его журналистскую деятельность, профессиональную,— продолжал Владимир Путин.— А за период его работы в качестве советника в «Роскосмосе».
До сих пор была другая версия: Иван Сафронов виновен в том, что сделал нечто, когда работал как раз в “Ъ”.
— И вот за ту информацию, которую он передавал, так мы понимаем, насколько я знаю, сотрудникам одной из европейских спецслужб… За это, а не за работу в «Коммерсанте», откуда он уже ушел! — продолжал президент.
Почти сразу после этой встречи появился комментарий «Роскосмоса», представители которого настаивают, что Иван Сафронов за два месяца не успел ничего совершить хотя бы потому, что работал на удаленке и доступа к гостайне точно не имел.
И пресс-секретарь президента Дмитрий Песков вскоре объяснил: президент оговорился, имел в виду не тот период в «Роскосмосе».
— Вообще госизмена — тяжкое преступление,— продолжал между тем Владимир Путин.— Как любое предательство. Это предательство своего народа! И предатели должны понести суровое наказание за все, что они делают.
С таким стальным взглядом Владимир Путин говорит таким стальным голосом нечасто. Но пользуется иногда.
И предатели, конечно, должны. Если они предатели. А если предатели не могут понять, где, кого и когда они предали? Да и преданные, похоже, тоже. Или преданные не хотят рассказать об этом ни предателю, ни своему народу. Или не умеют. Или не могут.
Или невиновен.
— Другое дело, что если… если речь идет об использовании информации, которая есть в свободном доступе и которая уже не является секретной по самому факту ее опубликования (вот-вот, тут, пожалуйста, поподробней! — А. К.), то, конечно, тогда это полная чушь! Человек, который использует информацию, имеющуюся в широком доступе, не может привлекаться за ее кражу и передачу кому бы то ни было! — Владимир Путин просто даже расхохотался.— Я на это обязательно посмотрю… (это тоже очень важно, мы запомнили и будем помнить.— А. К.). Если это так, то это трагикомедия какая-то!..
И нам так кажется.
Владимир Путин вспомнил и про бабушку:
— Вы как-то заострили про бабушку… Что она агент ЦРУ… Помогли перейти ей через улицу, и за это человека можно судить… Понимаете, что такого не бывает… Да и бабушек у нас — шпионок че-то я не видел. У нас бабушки настроены патриотично, все они во времена Великой Отечественной войны воевали с врагом, не щадя своей жизни и здоровья, на фронте и в тылу… Мы гордимся нашими бабушками и дедушками! А тема важная поднята. Спасибо, Лена.
Катя между тем должна быть удовлетворена. На самом деле Владимир Путин сказал даже больше, чем можно было ожидать.
Осталось сделать.
0
75.00
