ТОП 10 лучших статей российской прессы за
June 10, 2016

Любовь Толкалина

«С самого начала все шло кувырком. Я недавно окончила ВГИК и репетировала роль Дездемоны в Театре Российской армии. И однажды после репетиции странно себя почувствовала: стало нехорошо, закружилась голова. На счастье, рядом с театром находился медицинский центр. Я рванула туда, надеясь успеть вернуться к спектаклю. Терапевт посмотрел на меня с интересом и посоветовал обратиться в женскую консультацию. Там я узнала прелюбопытную вещь: у меня 14 недель беременности.

Вечером после спектакля я в истерике примчалась домой и с порога сообщила Егору: «Кранты! Вот теперь все пропало!» На что Егор спокойно ответил: «Без паники. Сейчас мы позвоним лучшему врачу в Москве». Доктор объяснил мне ситуацию. У меня действительно не было причин думать, что я жду ребенка: иногда случается так, что организм никак не дает понять о наступлении беременности, и это первый признак угрозы ее прерывания. «Поэтому, — ласково сказал мне врач, — вам сейчас нужно пойти домой, лечь, поднять ноги вверх и пролежать так полгода». У меня на горизонте маячила премьера и конечно же не было возможности почувствовать себя Софи Лорен, вынашивающей ребенка. И потом, я слабо представляла, как это можно — лечь и лежать? Это же пытка! Срок родов мне поставили приблизительный. По прогнозам, Маша должна была появиться на свет в июле, а родилась на месяц раньше, что стало для всех неожиданностью. Вечер накануне родов я проводила как обычно: была в бане, потом занималась аквааэробикой.

Рано утром, проснувшись, я обнаружила, что у меня отошли воды. Позвонила врачу и осторожно спросила: «Вообще, это нормально?» — «Наверное, вам показалось. Приезжайте, я вас посмотрю». А к обеду я родила. Когда Маша появилась на свет, мне хотелось только одного — скорее увидеть лицо девочки, которая выбрала меня своей матерью. Никому не пожелаешь мать-актрису амплуа «женщина на грани нервного срыва», которой вечно нет дома, а когда она дома, лучше к ней не подходить близко — она либо спит, либо у нее нет сил. А нет сил — значит, нет настроения.

Я совсем не домашний человек. И догадываюсь, что материнство — не самая сильная моя сторона. Я даже в детстве никогда не фантазировала, как стану мамой. Да и по телосложению, образу жизни и темпераменту я не очень для этого подхожу. Когда спустя время я захотела родить второго, врач сказал: «Чтобы нормально выносить и родить, вам нужно набрать хотя бы килограммов пятнадцать». Для кого-то проблема похудеть, а для меня было проблемой поправиться. При моей физиологии мне вообще повезло стать матерью, да еще и матерью ребенка Егора Кончаловского.

Надо сказать, с самой первой встречи я не относилась серьезно к нашим с Егором отношениям. Слишком очевиден был наш мезальянс. Я сильно, в отличие от Егора, переживала из-за несоответствия социальных статусов наших семей. Мама, узнав о том, кого я выбрала своим возлюбленным, закрыла лицо руками и сказала: «Он испортит тебе жизнь». Я понимаю, почему она так сказала. Мало кто знает, что семья Петра Петровича Кончаловского и Ольги Васильевны Суриковой (прадед и прабабушка Егора. — Прим. ред.) началась с их общей клятвы у Царь-колокола: «Клянемся никогда не превращать будущую жизнь в обыкновенную супружескую, никогда не жаловаться, что бы ни случилось, никогда ни в чем не упрекать друг друга. Никакие житейские условности не должны мешать творческой жизни». Они хотели создать «необыкновенную семью». Восхищаюсь таким мировоззрением, но как это применить к жизни?

Когда мы с Егором начали встречаться, я только что окончила школу и у меня, девочки из простой семьи с деревенскими корнями, были свои наивные представления о том, что такое семья, верность, любовь, ответственность и быт. И мои откровенно глупые стереотипы совсем не совпадали со взглядами Егора и семейными традициями клана, к которому приковано внимание всей страны. Егор много раз говорил о женитьбе. Но, как гласит поговорка, обе­щать не значит жениться. (Улыбается.) Да я и не думала об этом. Я училась, потом меня взяли в театр.

Я прекрасно понимаю, почему Егору непросто было пойти на такой шаг. Я ведь читала автобиографические книги Андрея Сергеевича Кончаловского о творчестве и семье. А потом, когда уже столько лет прошло, как-то и забылось, что мы собирались жениться. Мы с Егором всю жизнь живем по принципу: я свободен, ты свободна... То, что для нас норма, у других людей может вызывать недоумение. Принцип «необыкновенной семьи» соблюдается. В последнее время мы даже видимся редко: Егор постоянно живет на даче, ему там удобно и хорошо. А мы с Машей — в Москве. Ведь Маша учится в центре, в той школе, где некоторые учителя помнят несколько поколений Михалковых.

Быть одной из Михалковых — это и божий дар, но и испытание. Маша с самого детства любила рисовать. И для меня это было удобно. Если нужно занять или отвлечь ребенка — дал ей в руки планшет с бумагой и карандаши. И тишина. У нее всегда было свое видение мира, очень яркое, самобытное, ни с чем не сравнимое. Маша — график и уже оформила книжку Ларисы Максимовой «Детский лепет», которую сейчас переиздали, и еще ей поступило несколько предложений на оформление книг. И даже сделать персональную выставку на родине Сурикова, в Красноярске. Словом, я дочкой очень горжусь. Даже если это не станет ее профессией, думаю, неплохо иметь такое хобби — художник-иллюстратор. И вот недавно я узнаю, что в семье Михалковых, оказывается, не позволяли детям рисовать. Во всяком случае, такое занятие не поощрялось. Просто потому, что среди предков есть величайшие художники, и их, мол, все равно не перерисуешь. Не так-то легко жить, когда на тебя падают тени от памятников!

К тому же дети и внуки Михалковых всегда на виду. Мне кажется, в них со всех сторон летят стрелы: это и чья-то бесконечная лесть, если людям надо чего-то добиться, и необоснованная любовь, или, наоборот, чья-то предвзятая недоброжелательность, даже ненависть... Ребенку приходится все время соответствовать фамилии, что-то доказывать, превозмогать. Как ни крути, а это самая известная семья в России, каждый член которой является достоянием страны. Клан Михалковых знают все, но, думаю, ни один человек не догадывается, какое непростое там внутрисемейное устройство. И поди еще заслужи, чтобы тебя в семью приняли.

Это то, что я совершенно не умею делать. Мне казалось, что семья — это такое место, где невозможно опоздать на ужин, сказать что-то лишнее, неправильно себя подать. Где можно расслабиться. Возможно, если бы мы с Егором все-таки поженились и он бы представил меня официально, я прочувствовала бы свой статус более глубоко и осознала бы ответственность. А так я понимаю, что я мама Марии Михалковой, причастность которой к семье сложно отрицать. Хотя бы потому, что внешне она копия Ольги Васильевны Суриковой — сибирячки, крепкой, с характером, которую отец называл «боровичок» и «оливочка». Вспомните знаменитую картину Василия Сурикова «Портрет дочери».

При взгляде на Машу нельзя было даже предположить, что я ее мама. Помню, когда мы ее крестили, батюшка в церкви пытался отобрать ее у крестной, сестры Егора Катюши Двигубской, и передать мне — заморенной, бледной рыжеволосой девице — со словами: «Берите и крестите». Было очевидно, что родная мать — Катя. Они и внешне похожи: обе яркие, восточные. К тому же Катя находит общий язык с Машей гораздо лучше, чем я.

Ведь со сходством характеров дело обстоит не лучше. Мне все кажется: как мать, я должна передать дочери все, что является для меня ценным, что двигает меня вперед, какие-то важные жизненные принципы, умения, секреты и наработки... Но все мои «схемы» Маше совершенно не подходят. Вот кого угодно я могу научить: своих крестников, детей своих друзей, — но только не Машу. Я, например, свято верю, что главные человеческие грехи — лень и невежество. Вот и нагружаю себя немыслимым количеством гастролей, съемок, учебой, встречами с интересными людьми, путешествиями. Иногда, правда, от такого бешеного графика я страдаю. (Смеется.)

Из-за недостатка образования, полученного в детстве, я всю жизнь комплексую, поэтому никогда не пребываю в состоянии праздности. Мне все интересно, всего хочется. Два года назад я поступила учиться в Институт святого Фомы. Теперь каждую свободную минуту штурмую Канта и Хайдеггера. Придя домой, пытаюсь все это впихнуть в Машу, все время тормошу ее. И точно знаю, что если Машу не выпихнуть из кровати, она может лежать и читать целый день. Еще и обед туда попросит принести. Склонность к богемному образу жизни — это у нее с рождения. И точно не от меня. Я вот люблю музеи и потихонечку приближаю чистоту в доме к музейной. А Маша саботирует мои попытки навести чистоту. У нее на двери написано: «Запрещается запрещать». Уже год как мне нельзя входить в ее комнату. Она запрещает мне интересоваться своими увлечениями, многие из которых, честно сказать, меня шокируют. Одна музыкальная группа «Сатана печет блины» чего стоит!

Время от времени я не выдерживаю и начинаю занудно напоминать Маше о ее великих предках. Я отслеживаю, чтобы она досмотрела фильмы, которые сняли ее родной и двоюродный деды, хожу с ней по музеям, чтобы показать оригиналы полотен Сурикова, Кончаловского… Я, честно, просила Егора посмотреть с Машей вместе альбом Петра Петровича! (Смеется.) Но они предпочитают фильмы Тарантино. При том что Егор когда-то в университете защищался по творчеству великого прадеда и вообще знает об искусстве все, говорит по-французски, по-английски — он потрясающе образован. Сколько раз я его просила: «Ну сделай для Маши то, что мне недоступно! У меня ведь нет твоих знаний!» Но он же действительно занят... Егор без конца продюсирует и снимает, является председателем комиссии по культуре Общественной палаты Подмосковья, а теперь еще у него появился свой ювелирный бренд Konchalovskiy. Так что, увы, мне приходится искать для Маши педагогов.

Я делаю все, что могу, и верю, что никакие усилия, вложенные в ребенка, не пропадут даром. Слава богу, Маша отнюдь не лишена талантов. Помимо того, что она рисует, сама пишет песни, сочиняет музыку, пытается играть... Я пригласила ей учителей фортепиано и гитары, чтобы все как-то систематизировать. Я составила ей жесткое расписание дополнительных занятий. Шаг вправо, шаг влево — удар под дых. (Смеется.) Я ее, конечно, напрягаю и понимаю, что иногда перегибаю палку, — она не может заниматься в моем присутствии. Маша говорит: «Мама, что бы я ни сделала, это все равно будет недостаточно для тебя. И в этом наша проблема...» Это правда. Мне кажется, я пашу одна, остальные вообще не стараются. У меня ужасный характер, частые перемены настроения. Кроме того, я устаю, а значит, все задачи превращаются в проблемы и поводы поссориться. Иногда я останавливаюсь и думаю: «С кем я ругаюсь? С человеком, которого произвела на свет. Ближе его у меня никого нет». Страшно расстраиваюсь и могу рыдать потом весь день. А Маша иногда ведет себя как естествоиспытатель: посадит меня как живца на леску и наблюдает за мной с наслаждением».

Маша Михалкова

«Бывает, я от мамы устаю. Обычно-то я спокойна. Но когда срываюсь, тем, кто рядом, несдобровать. Я ругаюсь нехорошими словами. Правда, исключительно по-английски. И полезно, и лишнего не скажешь. Потому что по-русски мат — слишком грубо. Мама меня, конечно, грузит: учителями, тренерами, репетиторами. Считает, что мне все это нужно: «Маша, ты должна знать три языка, потому что ты Михалкова. Маша, ты должна учиться хорошо, потому что ты Михалкова. Маша, было бы неплохо, чтобы ты похудела, потому что ты Михалкова. Ты не должна делать то, что ты сейчас делаешь, потому что ты Михалкова...»

По-моему, это странный аргумент. Мама всегда ждет от меня чего-то невозможного. Бывает, хочется сделать ей приятное. Например, думаю: «Уберусь-ка я в своей комнате». И вот вроде бы я постаралась, все сделала. А она приходит, замечает какой-то нюанс, недоработку. И все равно ругается. Мы с мамой дико разные. Она красивая женщина. Очень худая, у нее длинные ноги, длинные руки, прекрасные волосы, глаза, красивые черты лица... Я не такая. Про меня мама говорит, что я «суриковская». Я громко пою, громко разговариваю, громко смеюсь — я громкая в принципе. Еще я неловкая, плохо контролирую руки и ноги. Это мама со своей координацией никогда не падает...

Но главная разница не во внешнем облике, а в темпераменте, характере, взглядах на жизнь. Она все время куда-то торопится, а я остаюсь на месте. Например, когда мы приезжаем в другую страну, я не хочу сразу бежать осматривать красоты и музеи. Я хочу помыться, переодеться, отдохнуть, потом поесть, узнать, какие тут есть рестораны, увеселительные места, а только потом — может, и на третий день — дело дойдет до музея. А ей нужно бесконечно что-то познавать. Она окунается в любую тему, но не до конца. Мне кажется, у нее довольно поверхностные знания. Но это неплохо, ведь она может поддержать практически любой разговор.

Вот только она меня все время куда-то тащит, а я что-то вроде ее балласта. Но если бы не было этого балласта, она бы улетела куда-нибудь в неведомые дали и не вернулась бы, а жаль. (Улыбается.) Я якорь, без которого ее бы болтало по океану. Ее легкость проявляется буквально во всем. Например, у мамы тысячи друзей в соц­сети. Ей кажется, что она с ними как-то знакома. А у меня, допустим, 56 друзей в Сети, но всех их я знаю в лицо, их номера телефонов, знаю, что на них можно положиться, а если я позвоню и попрошу о помощи, они приедут и поддержат. Это точно, на сто процентов, мои друзья. А вокруг мамы — куча народу: друзья, коллеги, случайные знакомые.

Мне кажется, мама слишком переживает из-за общественного мнения. И это понятно, ведь она известная актриса. Ее все видят, обсуждают. Но есть вещи, которые, с моей точки зрения, совсем не важны, а она о них сильно беспокоится. Знаете, когда мы ссоримся, она первым делом требует: «Тихо, Маша. Соседи услышат». А я говорю: «Что именно услышат? Ну да, мы ругаемся. Это нормально». А когда папа приезжает с дачи, мы с мамой вымываем квартиру, стелим чистое белье на все кровати, красимся, красиво одеваемся, завариваем вкусный чай, достаем пироженки и ждем. А папа думает, что у нас всегда все в таком порядке. Мне кажется, это странно. И смешно.

С папой — проще. Правда, он почему-то тоже вечно беспокоится — на тему, какой он отец. Все время спрашивает меня: «Маша, я хороший отец?» Хотя, мне кажется, спрашивать это у ребенка бессмысленно. С чем мне сравнить-то? Ясно только: если отец поощряет подарками, что-то разрешает, дает свободу — вот он уже и добрый папочка, во всяком случае, лучше мамы, которая вечно что-то от тебя требует. Папу можно убедить, а спорить с мамой — бессмысленно.

У нее никогда нет аргументов. Она просто говорит: «Сделай так, потому что я, твоя мать, об этом прошу». Спрашиваю: «А почему ты меня об этом просишь-то?» Нет объяснения. Если мама мне докажет, что так надо, я ее послушаю. Но если аргументов нет — значит, нет. Бывает, я соглашаюсь с тем, что она говорит, я же ценю ее мнение. Просто практиковать то, что она от меня хочет, предпочитаю без нее. Например, я тоже люблю ходить по музеям, но мне лучше делать это одной... С ней у меня из этого не получается ничего хорошего.

Недавно мы ездили на Гоа и были у Ананда. Это астролог в седьмом поколении, очень интересный человек. И кстати, внешне похож на меня, у него такие же волосы. Он сказал, что я самый умный человек в семье. Я поду­мала: «Вау, круто! Но почему у меня тогда по математике двойки?» А про маму он сказал, что у нее способности ведьмы... Вот не знаю. Всем кажется, что мама сильная, а на самом деле она очень слабая. Она как-то защищается, и всем кажется, что она волевая, а на самом деле у нее просто нет сил.

Мама всегда много работала, даже в самом моем раннем детстве. Наверное, поэтому я к ней не привязана. К папе, кстати, тоже. Я не хочу сказать, что не люблю их, ничего подобного! Я люблю свою семью. Но в длительном общении с родителями мне становится некомфортно. Так было всегда. Мне нравилось, когда мама приезжала, а потом уезжала на длительный срок на гастроли.

Когда мне было лет десять, мне стали сниться плохие сны. Очень страшные. И ведь знаете, бывает, приснится кошмар, а потом ты проснешься и понимаешь, что все это фигня. С этими снами было не так. Они повторялись и очень меня мучили. Я все время о них думала и даже учиться стала хуже из-за этого... При этом, проснувшись, никогда не бежала ни к маме, ни к папе. Потому что знала: их спящих тронешь, они на секунду откроют глаза, ничего все равно не поймут, скажут: «Маша, иди отсюда, иди» — и снова уснут. Много раз я лицезрела, как кошка запрыгивает на кровать, а мама отмахивается от нее: «Маша, дай мне поспать». Словом, со своими кошмарами я по ночам оставалась одна.

А сны были такие: я играю то ли в шахматы, то ли в карты с каким-то духом. И вроде бы ничего страшного, все мирно. Но потом он говорит: «А теперь, Маша, выбирай». И передо мной, как на сенсорном экране, возникает мое фамильное древо, с фотографиями в кружочках. Дух говорит: «Нажимай на любую». И хотя этот сон повторялся, весь сюжет развивался каждый раз заново, и в этот момент я не понимала, что сейчас случится, просто тыкала пальцем в фотографию. Этого человека тут же при мне убивали. Красочно, во всех анатомических подробностях сносили голову секирой, похожей на герб Советского Союза... Потом — следующего родственника, и еще, и еще. Пока не оставались двое: мама и папа. И дух снова говорил: «Маша, выбирай». Я кричала: «Ну это уже нечестно, это подло, я не могу выбрать, сам выбирай!»

Я говорила об этом сне школьному психологу. Она сказала, что это нормально, все из-за того, что мама и папа ссорятся и в такие моменты я боюсь, как бы мне не пришлось между ними выбирать. Может, из-за таких вот страхов я к родителям и не привязываюсь, а всегда остаюсь немного сама по себе. Мне кажется, если я сильно к ним привяжусь, они могут исчезнуть».

Любовь Толкалина

«Конечно, я знаю о Машиных кошмарах. Но мне кажется, это связано с ее любовью пугаться. Маша с детства любила страшные сказки. Если в сказке присутствовали только положительные герои, Маша додумывала ужасы сама. Она ведь настоящая дочь своего отца и выросла на фильмах жанра хоррор, что мне совершенно недоступно, да на мультиках Хаяо Миядзаки. Сколько раз я заставала их с Егором за просмотром ужастиков, которые категорически нельзя показывать ребенку шести-семи лет! Но ведь Егор и сам снимает достаточно жесткие фильмы, и Маша тоже, похоже, любит именно такое кино. У меня свой взгляд на подобные вещи: человек не может нафантазировать то, чего нет на свете. В голове человека нет ничего такого, чего бы не существовало снаружи. И значит, ты наполняешь свой мир демонами, однажды они могут выйти...

Когда Маша была маленькой, мне казалось, что именно я буду в первую очередь влиять на нее, формировать ее личность. Мне казалось, что для этого надо организовать жизнь ребенка наиболее правильным образом. Я никогда не брала Машу на съемки. Думала, что пусть лучше ребенок с няней сидит и читает правильные книжки, или занимается лепкой, или чем-то развивающим, чем будет просто торчать у меня на съемочной площадке, где скучно и опасно, где всегда есть шанс провалиться в лестничный пролет. Тем более Маша была гиперактивной хулиганкой. Она все время бегала с разбитыми коленями, локтями и подбородком.

Помню, как непросто с ней было в аэропорту: она могла забраться на багажную ленту и уехать вместе с чемоданом. Или на паспортном контроле вырваться вперед, пробежать через границу и оттуда махать мне рукой… Такого ребенка лишний раз с собой не возьмешь, да и разум­нее гораздо, чтобы он жил размеренной домашней жизнью. О том, что Маше может меня не хватать, я не задумывалась — в детстве я сама ходила на пятидневку и видела родителей только по выходным. Я, конечно, тосковала, но считала такое положение вещей нормальным.

Маша была не только подвижным, но и упрямым ребенком. С тем самым сибирским характером. Это я поняла после одного случая, который мы сейчас вспоминаем с юмором. А тогда было не до смеха. Маше было семь лет, когда она спрыгнула со второго этажа нашей дачи. Поспорила с приятелем, что прыгнет. На слабо. Я тогда узнала, до чего она смелая и как сильно зависит от мужского мнения... В тот момент на даче было полно народу — к нам приехали гости с детьми. Я только-только покормила детей и убирала со стола, а они убежали наверх. Вдруг смотрю — Маша входит в дом из сада, а Никита, ее друг, бежит со второго этажа и восторженно кричит: «Я никогда не видел ничего подобного! Я тобой восхищаюсь!» Время было позднее, так что я велела детям попрощаться и расходиться. Только потом обратила внимание на то, что у меня дочь белее потолка и ее потряхивает. В медицине такое состояние называется шоком. В Филатовской у нее обнаружили компрессионный перелом позвоночника...

Удивительно, но и у Егора в детстве была почти такая же травма, только шейного отдела. Он прыгнул в Москву-реку. В тот день подмыло берег, и он вошел головой в дно. Есть много фотографий, где он в гипсе на шее. Яблоко от яблони, как говорится… Вот и у Маши был подобный аксессуар — специальный пластмассовый ортопедический корсет, который она носила почти год. Второклассница! Ей нельзя было долго сидеть, и поэтому Маше единственной в классе разрешали прогуливаться по кабинету, выходить и даже лежать на коврике, который был специально постелен в классе. Может, с тех пор-то она так расслабленно к процессу обу­чения и относится? (Смеется.)

До сих пор, когда она говорит: «У меня болит спина», для меня это как удар под дых. Я чувствую вину за произошедшее. Из-за этой травмы Маше в течение трех лет нельзя было заниматься никаким спортом, кроме плавания. Причем речь шла не о синхронном, на которое я ее еще до этого отдала (поскольку сама все детство им занималась), а о самом обычном, от бортика к бортику. Ужасно скучно. Маша взвыла и быстро бросила занятия, а я не смогла настоять. Когда ребенок травмирован, волей-неволей начинаешь его баловать. А в результате Маше не очень понятно, что такое дисциплина. Иногда во время домашних занятий они с преподавателем медленно перемещаются на диван, потом туда же перемещается ужин, и они продолжают заниматься за ужином...

Я, когда это вижу, начинаю сатанеть. Как можно есть и заниматься одновременно? Тем более ужинать вообще вредно! Маша думает, что я напоминаю ей тем самым о ее комплекции. И мне кажется, это еще повод для нее меня возненавидеть. Потому что, как ни старайся, вряд ли спорт или диеты способны изменить генетику. А я рекламирую бренды одежды, мою внешность до сих пор считают модельной.

Мне хочется от нее элементарной тактильной любви: объятий, поцелуев, нежности, взаимопонимания. Это я ее сделала, она состоит из меня — и при этом насколько на меня не похожа! Просто какое-то чудо природы! Единство противоположностей. Я понимаю, что мне этого ребенка Бог послал как задание. Как говорил поэт Халиль Джебран: «Ваши дети — это не совсем ваши дети. Они появляются через вас. И хотя они принадлежат вам, вы не хозяева им. Вы можете подарить им вашу любовь, но не ваши мысли. Потому что у них есть собственные мысли.

Вы можете стараться быть похожими на них, но не стремитесь сделать их похожими на себя. Потому что жизнь не идет назад». Мне очень интересно быть мамой. Когда родилась Маша, я поняла, зачем я живу на свете. Мир оказался в тысячу раз сложнее и увлекательнее. Он до такой степени непостижим, что мне ничего не остается, как только принять его. Затем-то я и пошла учиться... А еще я очень жду внуков. Чуть ли не каждый день говорю: «Маша, давай, расти быстрее». Мне почему-то кажется, что у нее должна обязательно родиться девочка, хоть в чем-нибудь похожая на меня».